…Аленка выскочила на двор, в горящее лицо ударил холодный ветерок. Навстречу ей Еремка.
— Ты про Белолобого спрашивала?
— Ну?
— Нашел я его, а что делать — не знаю. Двух конюхов искалечил, зараза. Бьет задком и передком. Грызется, никого к себе не подпускает.
— Идем.
Белолобый стоял в малой конюшне, где шорницкая. От нашейного ремня к двум стойловым столбам натянуты цепи. Узда висит на столбе. Аленка попросила краюху хлеба, подошла к стойлу, протянула жеребцу:
— Ты все балуешь, Белолобый. Меня забыл совсем. — Жеребец, увидев чужого человека, тряхнул рез «ко головой. Звякнули цепи, застучали о настил копыта. Аленка подошла ближе:
— А помнишь, я тебе корку дала. Возьми.
Белолобый пряднул ушами, повернул голову в сторону, как бы стараясь лучше разглядеть человека, потом заржал негромко и потянулся к хлебу, мягкими губами принял краюху. Аленка осторожно просунула руку в стойло, потрепала коня меж ушей. Жеребец снова заржал, тихо, воркующе.
— Вот видишь, много лет прошло, а ты узнал меня. — Аленка расстегнула пряжку ошейника, цепи упали. Другой’ рукой сняла со столба узду, накинула на голову жеребца, вывела из стойла.
— Седло, — приказала Еремке. Тот подскочил, накинул на спину седло, затянул подпругу…
…Савва и Ефтюшка, закончив разговор, хотели малость выпить, но вбежала Настя, крикнула:
— Атаман зовет!
Аленка сидела в седле, при сабле, в шлеме. Конная сотня ждала ее за воротами. Савва заметил — глаза у атамана вспухли, покраснели. Лицо злое.
— Я еду в город, а вам здесь не бездельничать. Ты, Настька, воды вскипяти, лоскутов надери. Подорожник, крапива и иные травы, ты знаешь, чтоб были в достатке. Раненые скоро прибывать будут. А ты, Ефтюха, баню приготовь. Да не для меня, для всех. Темников возьмем— людей мыть надо. Инако вши съедят. Тебе, отче, делать нечего — поворчал на меня — теперь помолись во здравие. Вечером буду! — Рванула поводья, конь поднялся на дыбы, вырвался впереди швадрона.
— Ты, Ефтюха, глаза ее видел? — спросил Савва.
— Ревела. Дело бабье.
— Не скажи. Я четыре года ее знаю — это первый раз Надо бы что-то для нее сделать, а?
— Что?
— Может, выкрасть казака, может, еще как обрадовать бы.
— Подумаем.
Осень в этом году стояла теплая. Была середина октября, а бабье лето вроде и не думало кончаться. В начале месяца были легкие утренники, но днем ярко светило солнце. Конников Аленки с крепостной стены заметили. Тявкнула пушка, ядро, просвистев, ударилось сзади. Признаков боя не было заметно, на опушке рощи, верстах двух от Темникова, белел шатер — его Аленке подарил атаман Федька в Инсарах. У шатра стояли Степан Кукин, Еремка, Перфил Образцов и другие атаманы. Аленка соскочила с седла, поздоровалась со всеми за руку.
— Как дела, атаманы? Не отдает Челищев город?
— Отдаст, — уверенно ответил Кукин.
— Скоро ли?
— Может, завтра. Пойдем в Шатер — поговорить надо. А вы, атаманы, делайте свое дело. Чтобы ни одна муха из города, и ни один комар в город.
В шатре на столе лежал початый каравай хлеба, миска холодных щей, мясо. У Аленки заурчало в животе — она не ела со вчерашнего дня. Кукин кивнул на стол, ешь, мол, начал рассказывать:
— По путе сюда перехватили мы человека по имени Моисейка Склеев. Прибегал он из Москвы к воеводе Челищеву для кабацких отписей и за долгом и жил у него пять дней, и отпущен обратно. И сказал мне тот Моисейка, что воевода надумал из города бежать, да не успел. Нас он ожидал не скоро и не с той стороны. А кормовых запасов в крепости совсем нет, а укрылось там людей много. Посему я решил посадить город в осаду, все дороги перекрыл. От того же Моисейки стало ведомо — большим воеводой поставлен ныне князь Долгорукой, стоит он против Арзамаса. А воевода Яков Хитрово послан в Шацк, — Им пока не до Темникова. Посему время для осады у нас есть.
— Пусть будет так, — согласилась Аленка.
— Жалобился Моисейко, что Челищев долги ему не отдал, прибил, и потому кабатчик рассказал о нем всю правду.
— И мне воевода большой должник, и брат его Андреян…
— Еремка мне сказывал. Я тебя понимаю и советую — иди на слободу. Я здесь в осаде один справлюсь.
…Пока Ефтюшка ломал голову над тем, как помыть такую ораву людей, Савва спустился под пол, где сидели Андреян и приказчик Логин. О чем он говорил — неизвестно, но вышел оттуда довольный, взял десяток конников и поехал в слободу. Конникам велел укрыться под тыном, сам пошел к воротам, постучал. Из-за ворот грубо спросили:
— Кого там еще принесло?!
— Поп Савва из села Аксел. Убежища прошу.
— У нас своих попов кормить нечем. Пятеро их с попадьями да поповнами.
— Ты, греховодник, не дерзи. Скажи отцу Епифану и все тут.
— Подожди — пошлю.
Через некое время ворота открылись. Встретил Савву священник краснослободской церкви святой троицы Василий Тимофеев. Он знал Савву и по пути в съезжую избу рассказал, что тут укрываются отец Епифан из Темникова да сельские попы Борис, Тихон и Сергей. А главным в осаде — племянник Андреяна Петрунька.
— Позови их всех в съезжую. Дело большое есть. Я от воров послан.
Петрунька оказался молодым, — под губой не борода, а пушок. Пришли отец Епифан и все попы. Знать, что задумали бунтовщики, хотелось всем.
— Отколь пришли воры, скажи? — спросил отец Епифан.
— И в какоб числе, — прогнусавил Петрунька.
— Из каких мест воры — я не знаю, — соврал Савва, — а число их, по словам атаманов, четыре тыщи. Попал я к ним силой влекомый, а атаманы у них Федька Горбун и Стенька Кукин. Сей день они пошли Темников брать и, наверно, уже взяли. Сказано мне — слободу вашу они трогать не хотят потому, как тут воинов нет, одни попы да бабы и всякие подьячие.