Есть на Волге утес - Страница 96

...

«А мне, холопу твоему, в скорби, дряхлости своей в Шацком в осаде сидеть не чем и не с кем. Стрельцов только 80 человек да пушкарей 24, и тем верить не мочно».

...

«…Приехали в Васильсурск воровские казаки и твою, великого государя, казну пограбили, а в съежей избе твои, великого государя, грамоты и всякие письма подрали».

...

«Да он же, Гараська, видел: у Самары и выше Самары плывут по Волге воровских казаков многие побитые тела».

...

«А которые воровские люди в сборе в Курмыше и в Ядрине, я на тех воров велел итти воеводе князю Даниле Барятинскому с твоими ратными людьми, которые у него в полку. И он ис Кузьмодемьянска на тех воровских людей по се число не идет, ни о чем ко мне не пишет, а стоит в Кузьмодемьянску неведомо для чего и промыслу над ворами никакова не чинит».

ГЛАГОЛИ НАД ВОДАМИ

1

Данила Афанасьевич из всех князей Борятинских самый старший. И в ратных делах самый опытный. Он хорошо понимал цену Кузьмодемьянску. Если этот замок запереть — по Волге ворам на Москву пути не будет. Посему от взятия города он ожидал многого: и упоения победой, и славы, и государевой похвалы.

Но вот город взят, но ни того, ни другого, ни третьего нету. Есть только досада, обида и злость. Ранили у него лучшего воеводу Юрья Лутохина. Ранили в обе руки. Отпустил князь Лутохина домой на Москву подлечиться, заодно дал ему отписку о кузьмодемьянских делах. И что же? Из Москвы от царя ему выговор. Жалуется-де большой князь Юрий Долгорукий, что отписка послана мимо его, и он-де этим большого воеводу обесчестил. А за то, что вступил в Кузьмодемьянск — ни спасибо и ни прощай. Мало того, князь Долгорукий только что прислал указ: итти Даниле со всей ратью на Ядрин и Курмыш воров бить. А град сдать кому? Оставить, отдать обратно бунтовщикам ни за здорово живешь? Сколько сил потрачено, сколько людей под городом полегло. Лучший воевода Иван Аристов — где он? Убит. Поручик Лихачев Семен разрублен воровской саблей надвое. Лутохин ранен. А сколь стрельцов, солдат, сотников лежат под Кузьмодемьянском. Привел князь к вере полтыщи кузьмодемьянских жильцов, а они в леса убежали. Черемисы на коране клялись, более тыщи отпущены по домам, а где они? Снова воруют, и доглядчики сказывают — собралось их на том же Ангашинском мосту более пяти тыщ. Не только на Ядрин рать уводить — дай бог с нею город удержать. Коль воры собираются, то непременно на город снова полезут.

А про Юрья Алексеича Долгорукого он давно знал — сволочь. Перед боярином Хитрово хвостом вертит, тот за него слово молвил — вот уж и большой воевода. А по заслугам место это. надо бы отдать Юрью Борятинскому. Не он ли тульский мятеж усмирил, не он ли прошел огнем и мечом по всей синбирской черте? Борятинские и по родовитости на семь голов Долгоруких выше. У них и шляхетская кровь, и от киевского князя Владимира корни идут, и от Мономаха. А Долгорукие кто? Торгаши, кабатчики, чинодралы. Потому и кипит обида в сердце князя Данилы, потому и не может он уснуть в эту ночь, ворочается с боку на бок. Не дай бог, узнает патриарх на Москве, что у него вместо анафемы Стеньке Разину многая лета пропели — самого князя проклятию предаст. Нет, пощады давать бунтовщикам не надо! Надо, не жалея, жестоко убивать, вешать, жечь, чтобы других устрашить, чтобы иным не повадно было воровать. Завтра же всех, кто сидит в крепи, уничтожить: зарубить, забить батогами, повесить. И не просто повесить, а вздернуть на глаголи, глаголи те поставить на плоты и пустить по Волге. Пусть все ворье видит, пусть дрожит в страхе. На том князь и порешил, и стало ему легче. Уснул.

И как бы в подтверждение его правоты утром привезли Даниле две грамоты. Одна от государя. В ней все же похвала пришла, а в конце приписка: «…кузьмодемьянца, посадского человека Ивашку Шуста и попа Михайла за воровство казнить смертью, а атамана Проньку Иванова сыскать, а сыскав, потому же казнить смертью, чтобы на то смотря, иным не повадно так воровать».

Вторая от приказчика. Писал он, что самолучшее именье князя Данилы ворами пограблено начисто.

Весь день в городе шла подготовка к казни. Делали плоты с глаголями, рубили помосты для отсечения голов, ставили козлы для батожания. На площади около храма, на откосе около каменной башни и на берегу Волги.

На следующий день с утра полилась кровь. Начали с рядовых повстанцев. Им отрубали указательные пальцы правой руки. Десятникам отрубали левую руку по локоть, сотникам отсекали головы. Князь Данила потом в донесении отпишет:

«И по сыску тех воров и изменников бито кнутом нещадно 400 человек, казнено 100 человек, отсечено по персту от правой руки, а иным отсечены руки, а пущих воров и завотчиков казнено смертью 60 человек».

Во главе «пущих воров и завотчиков» шли Ивашка Шуст и поп Михайло. Их привели на берег. На воде покачивались тридцать плотов. На каждом по две «глаголи».

Ивашка и Михайло шли спокойно. Поп был задумчив и сумрачен, Ивашка посмеивался. Увидев с откоса плоты, произнес как бы про себя:

— Ах, водохлебы, ах, псы цепные, что удумали. — Воеводе, что стоял на коне около откоса, крикнул — Дурак ты, князь, ей-бо, дурак! Устрашить народ хочешь? Не устрашишь — озлобишь! Еще страшнее поднимется туча, поглотит она вас, живодеров. Попомни слова мои — поглотит!

Первым вешали Ивашку. Он сам подошел к плоту, встал на досчатую пристань, к которой подвели плот, оттолкнул стрельца, надел петлю на шею, перекрестился. Другой стрелец багром сильно оттолкнул плот, веревка сорвала Ивашку с пристани. Петля затянулась, и поплыл плот вниз по реке, покачиваясь.