Есть на Волге утес - Страница 83

В священном писании святой апостол Павел изрек: «Мне и бывшим со мною послужили руки мои, и ни у кого я задаром хлеба не ел». Так и вы, пришедшие сюда, руками своими добудете хлеб свой у тех, кто не трудясь, задаром ест хлеб, взращенный вами. Ведомо ли вам, что святой патриарх Никон благословил воина, раба божьего Степана Разина на бояр, дьяков и воевод, и идут под стяги его люди страждущие и обремененные, как во время оно к господу нашему шли.

Савва так увлекся проповедью, что не заметил, как в храм вошли Илья и Мирон. Они тихо пристроились в задних рядах, сняли шапки. А Савва гремел:

— И мы, собравшись здесь, да встанем под эти вольные стяги и пойдем на бояр, князей и дьяков. И поведет нас жена мужественна именем Алена, и да будет нам дарована победа над злодеями и гонителями. Взойди во храм, глава воинства народного, положи меч свой перед святыми алтарями, дабы господь наш освятил его. Взойди!

Раскрылись двери храма, и в проходе появилась Аленка.

Илья и Мирон взглянули на нее и удивились. Они помнили ее совсем иной. Теперь она словно выросла, раздалась в плечах, выпрямилась. Она уверенно сняла с головы шлем, тряхнула головой, густые черные волосы упали на плечи. За поясом у Аленки пистоль, сбоку сабля в дорогих ножнах. Кафтанец знакомый Илейке, тот, что куплен в Касимове. Тогда он был ей чуть великоват теперь же был как раз впору. Широкие плисовые штаны вправлены в сапоги. Твердо ступая по каменным плитам храма, она подошла к Савве, поклонилась, переложила шлем из правой руки в левую, выдернула из ножен саблю. Огляделась, увидела около себя дьякона, передала ему шлем и, положив саблю на вытянутые ладони, встала на одно колено. Хор запел: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас», — а Савва, обмакнув кропило в сосуд, крестно взмахнул им над саблей и торжественно изрек:

— Благослови, господи, оружие сие, даруй, боже, воинству народну и воеводе его победы над лиходеями и врагами люда черного и обремененного. И слава тебе, господи, ныне и присно, и во веки веков. Аминь!

Хор снова грянул «Святый боже, святый крепкий».

7

— Ну, отче, смотрел я на тебя ныне во храме — чистый патриарх! Куда Никону до тебя. — Илейка стукнул ложкой по миске, поддел жирный рыбий кусок, отправил в рот. — Как это ты изрек — первые будут последними, а последние первыми.

— Это не я изрек, а господь.

— Все одно больно кстати. А про Никона-то соврал, признайся?

— Ты, Илья, не в свое дело не суйся! — вскипел Савва, налил в ковш медовухи, малость отхлебнул, фыркнул. — Сказано в писании. «Кесарю кесарево — богу богово». Я в атаманы не лезу, ты в проповеди не суй нос Что касаемо Никона, то не ты ли Степану Тимофеичу благословение патриархово из Кузьмодемьянска пересылал.

— Так ты ж, калена вошь, первый ненавистник Никону был.

— Ну и был. А ныне он образумился. Ныне он…

— Ладно, ладно. Все правильно.

— Да не спорьте вы, — Аленка была рада неожиданным гостям, она переоделась в сарафан, перевязала волосы алой лентой, хлопотала около стола как радушная хозяйка.

— Где мне с ним спорить? — Илейка склонил голову к Савве. — Я хочу покорно просить тебя встать над нашим воинством со крестом и молитвой и, ей богу, буду во всем тебя слушаться. Встанешь?

— Нет, Илья, не встану. Ибо пути наши в разные стороны пойдут. Вот ты сказал ранее, что поведешь рать на Ветлугу…

— И поведу. Я за тем и приехал, чтобы и вас туда позвать. У вас сколько душ ныне скопилось? А ну-ка, атаман, ответствуй?

— Вчера было около тыщи. Еще день тут промедлишь, и все запасы монастырские сожрут.

— Верно, атаман. Посему завтра в путь тронемся. Сперва на Кузьмодемьянск, а оттуда на север тремя потоками. Я на Ветлуге погуляю, ты, Алена, на реку Унжу сходишь, а Мирон по Кокшаге пройдет.

— А далее как? — спросил Савва.

— Поднимем тыщ триста, четыреста, а может, и более, а потом на Москву.

— И долго поднимать будем? — Савва прищурил правый глаз. — На дворе осень.

— За месяц, я думаю, обернемся. Нам, главное, клич бросить.

— Плохо удумал, атаман! — Савва выскочил из-за стола, пробежался по келье, встал перед Илейкой, — Тебе, я чаю, ведомо — Разин на низы ушел, второе войско на себя оттянул. Мы мотнем на север, а царь уже рати выслал и всех, кто за волю поднялся, от Танбова до Кузьмодемьянска передушит. А на нас он пули тратить не будет — мы зимой сами с голоду передохнем. Ведь холода, вьюги снежные на носу.

— Ты, отче, погоди! — Илейка тоже выскочил из-за стола. — Сам же сказал: «Кесарево-кесарю». Пусть атаман скажет. Говори, Алена. И помни. Ты одна со своей ватагой много не навоюешь. На коме ты, я знаю, скачешь лихо, саблей махать тоже можешь, но этого мало. Савва при тебе, но он крестом владеет и более ни чем. Нам вместе надо держаться, помни это. Располземся по сторонам если — гибель всем.

— Ты тоже, Илья, не велик воевода. Есаулов себе завел?

— Завел.

— Круг собираешь, советуешься?

— Советуюсь.

— Вот и мы завтра круг соберем.

— Ты, калена вошь, за атамана не ответствуй. Сам же святой водицей только что ее окропил. Говори, Алена.

Аленка встала, молча развязала котомку, достала кандалы, положила на стол:

— Если бы не железы эти, я, может быть, в атаманы и не встала бы. Меня в Заболотье люди ждут.

— Стало быть, на Темников пойдешь?

— Да. А река Унжа мне чужая. Что я там оставила? Да ничего.

— Ну а люди?

— Они тоже к домам своим стремятся, — ответил за Аленку Савва. — Средь них все более мордва. Их на север и калачом не заманишь. К тому же нам ведомо: и в Ядрине, в Арзамасе, в Алатыре и Саранске многая чернь восстала, к ней встречь надо итти. И ежели даст бог, атаман Степан Тимофеич туда же устремлен будет. А твой север спокойный, нетронутый лежит. Погибнете вы там. Иди, атаман, с нами, вот наш сказ.