Есть на Волге утес - Страница 65

— Кудрявый, — согласилась Аленка.

Парень сначала тихо стонал, потом уснул. Настя ушла помогать Савве варить уху, Аленка осталась. Она долго глядела на спящего, а сердце ее билось тревожно в предчувствии чего-то небывалого и приятного.

После ужина она снова пришла под ель, чтобы положить на рану свежий подорожник. Сняла повязку, парень открыл глаза, долго глядел на Аленку, на разлапистые ветки ели, на блеклое предвечернее небо.

— А-а, ведьма, — прошептал он и отвел взгляд в сторону.

Аленка ничего не сказала ему, перетянула рану платком. Подошел Савва, присел с другой стороны, спросил:

— Зовут-то как?

— Васька.

— Воруешь понемножку?

— Был грех.

— А господь сказал: «Всяк взимая нож и ножом умирает».

— Ты, отче, в носу не ковыряй. Чем это ты меня по маковке хряснул?

— Веселый ты, Васька. Коня хотел украсть, а не подумал — на чем нам, грешным, ехать?

— А у меня коня отняли, котомку сняли — подумали? Последнее взяли. А у вас лошадей — три. Одну можно бы и отдать во имя отца и сына и святого духа.

— Бог воздает каждому по делам его. Конокраду дубинкой по главе.

— Сказано, отче, — не поминай господа всуе. О боге говоришь много, а рядом колдунью держишь.

— Не колдунья она. Душа ее проста есть, не имеет она лукавства и мести в сердце своем.

— Проста? А волю мою подавила чем? Силу из рук отняла как?

— Отвечу. Ты, Вася, трус, а она смелостью великой одарена. И доброй душой. Ты ее зарезать хотел, а она раны целебствует твои.

— И снова в носу ковыряешь, отче. Я со Стенькой в персицком походе был. Две раны ношу. В малодушестве не замечен, с тобой так не говорил бы, — парень поднялся, прислонился спиной к дереву. — А девка твоя все равно ведьма!

— Да никто и не спорит с тобой, — сказала Аленка и рассмеялась. — Ну колдунья, ну и ладно Тебе сейчас покой нужен. Спи ложись.

— Нож отдай. Я по своей путе пойду.

— Бери, — Аленка подала парню клынч. — Иди.

Парень схватил нож, сунул за кушак. Поднялся, шагнул от ели, закачался и снова упал на землю.

Ночью Васька Золотые кудри впал в горячку. Аленка не отходила от него до утра. Поила отваром девясила, клала на лоб холодный, мокрый платок. Васька бредил, выкрикивал разные имена, хватался за кушак, боясь утратить атаманово письмо В кушаке Аленка нашла кожаный кошелек, а в нем три серебряных рубля и точно такую же бумагу, какую она видела у Илейки. И поняла Аленка, этот человек ходит по земле ради великой цели. Позвала Савву, дала ему прочесть грамоту. Савва прочитал, перекрестился:

— Слава богу, что не убили мы его. Человек он простым людям нужный.

К ночи у Васьки жар спал, стоны его утихли, пришел спокойный сон. Уснула и Аленка. На рассвете очнулась, глянула, а на хвое пусто. Тихо и незаметно исчез казак, растворился в лесной глуши.

Ефтишка обрадовался и сразу стал запрягать лошадь.

— Ехать надо скорее, — сказал он Савве. — Пока этот хмырь разбойников своих не привел.

Когда взошло солнце, двутележный обоз выбрался, из леса и покатил по ровной полевой дороге. Аленка, пока ехали по лесу, оглядывалась по сторонам, все ждала с кем-то встречи. Савва тревожно глядел в ее печальные глаза. Таких он, пожалуй, за все время у нее не видел. Девка тем и глянулась ему, что ни разу не заплакала даже в самые горькие и страшные минуты ее жизни. В первое время тосковала по матери, но тайком. Потом попала под розги, но вышла из-под них бе;< слез, со злобой в глазах. Даже страшную весть о «Слове и деле» приняла с открытым взглядом. А гут в глазах не то- тоска, не то душевная боль. И когда на ресницах навернулись слезинки, Савва не вытерпел, спросил.

— Закручинилась пошто, дочка?

Аленка скрывать свои чувства не умела, Савву она давно почитала за отца:

— Про казака думаю. Я жизнь ему спасла, лечила его. А он ушел.

— Ну и бог с ним.

— Пошто тайно, воровски. Ведь мы не держали его.

— Конокрад он, вор. Оттого и по-воровски. Душою мелок. Забудь о нем.

Долго ехали молча.

— Ведьмой меня звал зачем? Я добра хотела ему, — в голосе девки скорбь.

— Молод он, испорчен. Добро понимать разучился Зла много видел.

— А глаза голубые-голубые. Как небо.

И гут Савву осенило. К девке пришла любовь. И не вовремя, и не к стати.

— Уж не полюбила ли? — спросил тревожно.

— Не знаю, — искренне и простодушно ответила Аленка.

— Не о том думаешь, девка, — сурово сказал Савва и сильно дернул вожжи. Мерин рванулся, телега запрыгала по разбитой колее. — Как в святую обитель придем, вот о чем мысли. Монастырь мужской. Снова портки и кафтан одевать придется.

— Мне не привыкать, — равнодушно ответила Аленка.

Впервые Савву захлестнула обида за Аленку и за весь Евин род. Дуры, как есть дуры! Оттого, быть может, и не женился Савва, что всю жизнь презирал бабью глупость. Увидела голубые глаза, тряхнул парень шапкой золотых кудрей, и пропала девка. Что у него под кудрями, что у него в душе, каков он человек — до всего до этого дела нет. Может, он негодяй, может, он дурак нагольный, но кудри! Золотые! А глаза? Голубые! И эта туда же. И с чего бы? Ведь перед боярином устояла — подумать только. И богат, и знатен, и ума палата, да и собой неплох, а вот не поддалась. Перед страхом царским не раскисла, к сатане Никону в пекло пошла, на нож намедни шагнула, а перед кудрями не устояла. А парень он, видно, озорной…

И чудо — Аленка, словно подслушав мысли Саввы, сказала:

— Видно время пришло.

Савва не удивился сему, а обрадовался. Значит, понимает, а поняв, забудет. Слава богу, не встретятся они более на огромной, многолюдной и взъерошенной земле.