Есть на Волге утес - Страница 32

— Допрежь всего, славные кузьмодемьянцы, хочу сказать — здравствуйте. Пришел я ныне к вам водой из Нижнего Новгорода по велению казанского приказа. В приезде моем наиважнейшее дело — сия грамота. Она суть — указ великого государя Алексея Михайловича. Все иное из этого указа исходить будет. Посему внимайте с богом. — Воевода перекрестился и, не глядя на Богданова, протянул ему свиток. — Василий, чти.

Пока подьячий вздевал на нос очки, Тишка любовался новым воеводой. «Лет ему, — думал Тишка, — не менее пятидесяти, а молодцеват. Строен, в плечах широк, волосом черен, чуточку скуласт. Бородка аккуратная, холеная, глаза острые, лоб широк. Этот спокойно жить не даст — спуску тоже не жди».

Богданов откашлялся, начал читать, медленно и торжественно:

— Мы, великий государь, царь русский Алексей Михайлович, велим всем городам, воеводам, боярам, дьякам и подьячим силу городов множить, крепости и земли беречь от воровства накрепко. Многи воеводы наши государевым делом промышляют плохо, — подьячий передохнул и, посмотрев на воеводу Хрипунова, кашлянул. Ибо Хрипунов, убаюканный чтением, сразу задремал, сладко зачмокал губами. На кашель встрепенулся, утер мокрую бородку ладонью. Богданов начал читать далее: — Воеводы повинны наистрожайше смотреть, чтобы все государство было цело, чтобы везде были сторожа: беречь накрепко, чтобы в городе и уезде не было разбоя, воровства, убивства, бою, грабежу, корчемства и распутства. По всем дорогам слать разъезды, беглых людишек, гулящих и ворующих имать, сажать в остроги, карать жестоко. А дворцовым приказам воевод слабых, нерадивых менять сразу же и отсылать в Москву для ответа. Великий князь, царь и великий государь указал.

Воевода принял грамоту, оглядел притихших кузьмодемьянцев и начал говорить:

— Смотрел я ныне ваш город, побывал в посаде и был удивлен зело. Вы не токмо не помышляете делом государевым, вы животы свои сохранять не тщитесь. И не приведи бог, появятся тут воры христопродавца Стеньки, они прирежут вас, яко баранов. Поелику стены вашей крепости гнилы, башни ветхи, ворота не токмо без сторожей, но и не закрыты денно и нощно. Мне велено дворцовым приказом воеводу вашего сменить, чего я не сделаю до тех пор, пока город свой не укрепите, казну, которая у вас, я чаю, в расстройстве, не восполните. Вот мой сказ!

Долгое молчание воцарилось в избе. Все ждали, что ответит старый воевода. Хрипунов, прикрыв глаза, сидел спокойно.

— Ну что ты, Никита Петрович? Сидишь и чмокаешь губами, словно дитё у титьки. Говори.

— А што мне говорить? У тебя свой указ, у меня— свой. И в нем сказано — приедет новый воевода, сдать ему все крепостное строение, домы, запасы, деньги немедля. Вот ты указ сей и исполняй. А я поеду в Москву с ответом. И отвечу, если в дороге не умру. Посему пойдем ко мне отужинать, а то у меня во рту маковой, росинки с утра не было. А завтра я сдам тебе все по описям, приходным и расходным книгам, оставлю тебя с богом — и володей.

Сказав это, Хрипунов вышел из избы.

ЧИТАЮЩИМ ДЛЯ УВЕДОМЛЕНИЯ

«…Из русских людей XVII века я не знаю человека крупнее и своеобразнее Никона. Но его не поймешь сразу: это — довольно сложный характер и прежде всего характер очень неровный. В спокойное время, в ежедневном обиходе он был тяжел, капризен, вспыльчив и властолюбив. Но это едва ли были его коренные свойства. Он умел производить громадное нравственное впечатление, а самолюбивые люди на это неспособны. За ожесточение в борьбе его считали злым: но его тяготила всякая вражда, и он легко прощал врагам, если замечал их желание пойти ему навстречу. С упрямыми врагами Никон был жесток. Но он забывал все при виде людских слез и страданий… По своим умственным и нравственным силам он был большой делец, желавший и способный делать большие дела, но только большие. Что умели делать все, то он делал хуже всех; но он хотел и умел делать то, за что не умел взяться никто, все равно, доброе ли то было дело или дурное.

Его поведение обнаруживает в нем редкую отвагу и самообладание; но он легко терялся и выходил из себя от житейской мелочи, ежедневного вздора; минутное впечатление разрасталось в целое настроение. В самые трудные минуты, им же себе созданные и требовавшие полной работы мысли, он занимался пустяками и из-за пустяков готов был поднять большое шумное дело. В добром настроении он был находчив, остроумен, но обиженный и раздраженный терял всякий такт и причуды озлобленного воображения принимал за действительность. Никон принадлежал к числу людей, которые легко переносят страшные боли, но охают и приходят в отчаяние от булавочного укола. У него была слабость, которой страдают нередко сильные, но мало выдержанные люди: он скучал покоем, не умел терпеливо выжидать; ему постоянно нужна была тревога, увлечение смелой ли мыслью или широким предприятием, даже просто хотя бы с противным человеком. Это словно парус, который только в буре бывает самим собой, а в затишье треплется бесполезной тряпкой».

...

У НИКОНА НА ИСТРЕ

1

От имени своего Аленка отвыкла. Крикнет Савва: «Алексашка!» — откликнется. Другие позовут: «Эй, парень!» — Аленка идет на зов. Сторожили они усадьбу боярина поочередно. Мокею молодой охранник — словно сын родной. В молодости Мокей служил в стрельцах, теперь взялся учить Алексашку стрелять из пищали, владеть саблей и бердышом. Савва со священниками соседних церквей дружбу завел. Особенно часто приходит к Савве ученый грек Иойль, приглашенный в Москву царем для упорядочения священного писания. Встретился Савва с Максимом Иойлем, вестимо, в кабаке. Когда Аленка по ночам на охране, друзья бражничают. Ненависть к Никону у Саввы помалу начала выветриваться — здесь, в домовой церквушке, раскол не заметен.