Есть на Волге утес - Страница 25

— Где пожар?!

— Красна площадь, калена вошь. Простой люд ее Пожаром зовет. Теперь уж и до Успенья недалеко.

Народ густо валил к заутрене, и в кремль вошли с толпой вместе. Около Успенского собора Илья остановился и шепнул Савве:

— Ты с девкой иди, а я тут потолкаюсь. Разузнать кой о чем надо.

Вся площадь около собора запружена людьми, в храм пускают не всех, многие молятся прямо здесь, обращаясь к святым угодникам, писанным на стенах собора.

Савву и Аленку втолкнули в храм, в лицо ударило горячим воздухом, запахом ладана и воска. Храм был набит плотно, и Аленка, раздвинув молящихся, втиснулась между двух дородных баб в черных платках.

Заутреня уже началась, блюститель патриаршего престола митрополит Иона нараспев читал кафизмы.

— Шапку сними, чай, не басурман какой, — прошипела баба в черном. Аленка сорвала шапчонку, торопливо начала креститься.

Митрополита из-за голов не было видно. Пораженная величественным, блестящим убранством собора, Аленка стала глядеть на расписной потолок, на стены, сплошь увешанные рядами икон. Мерцание множества свечей слепило. Не заметила Аленка, как около нее появился здоровенный монах в коричневой рясе, сильно двинул ее локтем, отбросил в сторону. За спиной раздались возгласы:

— Дорогу патриарху всея Руси!

— На колена пади, православные!

Ряд за рядом, волной, народ опустился на колени. Двери храма распахнулись, в них; освещенный с улицы ярким светом, показался Никон. Десятка два монахов раздвинули проход, стали в ряд. Иона, растерявшись, замолк. В храме наступила тишина. Патриарх шагнул с порога храма, по гранитным плитам гулко застучали каблуки с железными подковами. Никон шел твердо, печатая шаг. Полы багряной мантии распахнуты, под нею золотной бархатный саккос — одеяние Большого выхода. На голове клобук, вязанный из белого крученого шелка; на челе — изображение херувима, низанное жемчугом; наверху в золотом подлобьи утвержден золотой же четырехконечный крест, осыпанный драгоценными камнями, украшенный жемчугом.

В глазах Никона решимость и гнев. Он резко поворачивает голову то в одну сторону, то в другую, как бы выискивая противников новой веры, которую он, Никон, исповедует. Рот сжат, над ним полумесяцем опустились черные усы, борода всклокочена. Он не опирается на патриарший посох, а несет его в опущенной руке, как копье, которым собирается поразить всякого, кто воспротивится ему.

Легко поднявшись по ступенькам амвона, Никон встал рядом с Ионой, сказал строго:

— Не то чтешь. Дьякон, подойди. — Подскочил к амвону дьякон, патриарх вырвал у Ионы соборное евангелие, сунул дьякону в руки. — Ектенью читать будешь. А вы, миряне, встаньте, — и поднял руку. Люди шумно поднялись, Никон грубо оттолкнул Иону на ступеньки, сам уселся в патриаршье кресло.

Дьяк басовито начал читать ектенью.

Аленка не спускала глаз с патриарха. Неужели это отец ее? Могучий, властный и потому недоступный. Зря она пришла в Москву, не допустят ее к этому великому в своей державности человеку. Да и не станет он слушать простую мордовку, не поможет он заболотским людям. До них ли ему. И дочерью ее не признает никогда. Напрасно она пришла в сей страшный город, напрасно.

Дьякон окончил чтение, вопросительно глянул на патриарха. Тот поднялся с кресла, вышел на амвон, хотел что-то сказать, но от двери пошел шум, там монахи, сгрудившись в проходе, кого-то оттесняли в придел.

Никон махнул рукой, монахи пропустили в храм Одоевского, Стрешнева и Алмаза Иванова. Стрешнев подошел к амвону, поставил ногу на нижнюю ступеньку, спросил грубо:

— Зачем ты здесь, Никон? Без воли государя и священного совета вошел ты в соборную церковь. Ступай в свой монастырь!

— Я тебе, собака, не Никон! — Патриарх шагнул к Стрешневу, ударил посохом в пол. — Я великий архиепископ Москвы, всея Великия, Малыя и Белыя Руси и многие земли патриарх! Изыди вон, сатана!

— Не бранись, Никон, ты не во хлеве, — зло проговорил Одоевский. — Ты патриарший престол покинул, и вольно тебе! Уходи!

— Врешь, христопродавец. Я с седалища сего сошел никем не гонимый и пришел никем не званный. Патриаршество по праву мое. Мне господь бог явлением своим велел сюда прийти.

— А государь и бояры велят тебе сойти в монастырь!

— Замолкни, Алмазко! Не ты, худородец, сведешь меня отсюда. Токмо бог и народ. А бог в моей душе, народ в моей власти. Смотри! — Никон поднял правую руку над головой, резко опустил ее. Все, кто был в храме, покорные знаку, рухнули на колени. В проходе появился полковник Бяков. За ним попарно шли стрельцы с бердышами на плечах.

— Святотатствуешь, Стрешнев! Насилие в храме сотворить хочешь! Убери псов своих, я сам уйду. Уйду, чтобы прийти. — Никон медленно начал опускаться с амвона. Алмаз Иванов крикнул:

— Жезл патриарший оставь!

Никон сверкнул глазами, чуть подался в сторону Алмаза, поднял посох:

— Возьми, если смеешь!

Иванов сделал шаг назад, устоять перед взглядом Никона не смог — начал пятиться к выходу. За его спиной подался назад Бяков, за ним стрельцы. Аленку так поразило это, что она забыла упасть на колени. Никон словно наткнулся взглядом на побледневшее лицо Аленки, шагнул к ней.

— Ты веруешь в меня, сын мой?

У Аленки от страха сжалось сердце, и она дрожащими губами проговорила чуть слышно, по-мордовски:

— Верую… отец.

— Приходи ко мне на Иордан, — эти слова Никон сказал тоже по-мордовски. Аленку будто ударили кнутом. Она закрыла лицо руками, выскочила на крыльцо храма. Кровь частыми толчками стучала в виски.