Есть на Волге утес - Страница 24

Снова пришлось вернуться к устрашению. Было набрано несколько тысяч сыщиков из дворян, их рассылали во все концы державы. Ловили, судили, казнили беглых крестьян и посадских людей, а заодно и обирали мирных жителей. Убегали в лес из своих полков ратные люди. Вера во всемогущество Никона пошатнулась. После раскола православной церкви усомнился в его святости и сам царь. Боярин Богдан Хитрово решил нанести Никону первый удар.

В 1658 году в Москву приехал грузинский царевич Теймураз. Связи с Грузией в ту пору для царя были очень важны, и гостю уготовили пышную встречу. Привечать Теймураза поручили Богдану. Никона на торжество боярин не пригласил, а это было неслыханным оскорблением патриарха. Никон послал во дворец своего дьякона, чтобы узнать, почему его обошли приглашением.

Хитрово дьякона во дворец не пустил, а когда тот хотел войти силой, ударил его палкой. Дьякон с окровавленной головой прибежал к патриарху. Никон тотчас же написал царю письмо с требованием наказать боярина. Царь ответил: «С боярина Богдана сыщу, когда будет время», — но Никона во дворец не позвал. Уязвленный до крайности, патриарх уехал в свой Воскресенский монастырь на Истре. Стало известно, что он решил торжественно отречься от верховной кафедры, надеясь напугать царя.

Бояре только этого и ждали. Они сразу стали искать замену Никону. Было названо три имени: Питирим, троицкий архимандрит Иосиф и ростовский митрополит Иона.

Борьба Никона за власть длилась более пяти лет. Стоило только появиться на патриаршем престоле новому человеку, Никон приезжал, изгонял его и снова уезжал на Истру. Он знал: бояре без Вселенского Собора патриарха сменить не могут.

ЧИТАЮЩИМ ДЛЯ УВЕДОМЛЕНИЯ

«По рассказам весьма серьезных людей я знаю, что Разин тайно, переодевшись, чтобы не быть узнанным, приходил в Москву и рассылал оттуда своих людей, чтобы они узнавали, каковы настроения русских и подстрекали их к мятежу под предлогом борьбы за прежнюю свободу против боярского засилья».

...

В МОСКВЕ

1

Над рекой поднялось утро. Вышло из-за леса солнце, осветило золотые маковки церквей. Илья встал на корму лодки, крикнул:

— Аленка! Смотри — Москва!

Впереди, на холмах, раскинулся огромный город, окутанный прозрачной дымкой. Аленка прыгнула на берег, за ней Савва, а потом и Илья. Взбежали на кручу, увидели впереди скопище лодок, пузатых барж и плотов. Река пестрела разноцветными парусами.

— Вот тут мы и причалим, — сказал Илья. — Ладью продавать не будем — пригодится.

— А не уволокут? — усомнился Савва.

— Есть кому приглядеть.

— Выходит, ты в Москве не впервой?

— Город знаю. Посему от меня ни на шаг. А инако заплутаетесь — ищи вас тогда.

Свернув парус, Илья засунул его под кормовую скамейку и куда-то ушел. Возвратился с бородатым, закопченным мужиком, указал на лодку. Тот молча кивнул головой.

— Он банный журавельщик, — сказал Илья Савве, — живет при банях, каменки топит, воду подает. Человек старой веры, как и ты, Савва.

— А ты разве антихристовой.

— У меня своя вера — казацкая. Ну, да не в том суть. Говорил я с банщиком о Никоне. Его долго в Москве не было, а ныне он объявился.

— Где его, сатану, найти?

— В патриарши палаты нас, вестимо, не пустят. Надо итти в собор. На заутреню, я думаю, успеем. Пошли с ботом.

По дороге Илья заливался соловьем залетным, рассказывал про Москву все, что знал. Попутчики, разинув рты, слушали.

— В блаженную пору царя Бориса сей кремль опоясали двумя стенами: одна широкая, белокаменная, та, что вокруг храмов. Другая, что ближе к нам, — красной кирпичной кладки. Она пригородила ко кремлю городское поселение. Вокруг нее — Скородом: лачуги, лавки, мастерские. Люд тут живет трудовой, и улицы зовутся: Котельничья, Оружейничья, Кожевничья, Серебряничья. А там, далее, — гончары, сыромятники, хамовники.

— А пошто Скородом зовется? — спросил Савва.

— Все пожары здесь починаются. Дома быстро горят, еще скорее строятся. Оттого и Скородом.

Они вышли на высокий вал, по которому шла деревянная стена. Вал опоясан широким рвом, через него перекинуто множество мостов, мосточков, мостиков. Через один из мостов Илья вывел Аленку и Савву в Стрелецкую слободу. Указал на одну из лачуг.

— В случае чего ищите меня здесь.

Все улицы, по которым они шли, начинались и кончались воротами из сосновых бревен, с дубовыми решетками. Всюду стояли сторожа.

— Мужиков так и зовут — решетники, — говорил Илья. — Запирают ворота на ночь и во время пожаров.

— При пожаре-то зачем? — удивилась Аленка.

— А от людишек вороватых. Чтоб погорельцев не грабили. Ну и от ордынских набегов тож все решетки падают на запор. Опять же при бунтах удобно. Укажут все ворота закрыть — не много набегаешь.

Сторож у решетки сидел на скамейке, держал меж колен бердыш. Аленку и Савву он пропустил беспрепятственно, перед Ильей навесил бердыш, спросил:

— Куда, грешник?

— Успенью помолиться. К заутрене.

— Ыхы… Ну иди. У тя, чаю, грехов-то ого-го-го.

Ближе к кремлю улицы устланы поперек бревнами, а там, где ездит народ почище — просланы доски, дабы ехать можно было без громыхания. По обе стороны мостовой — дома, одворенные садами, грядками для овощей. Здесь же колодцы и бани. Аленке все ново, все в диковинку. Да и Савва вертит головой во все стороны, натыкается на людей, ежеминутно крестится.

— А вот и Пожар, — сказал Илья. — Гляди.