Есть на Волге утес - Страница 21

— А ты и впрямь молчалив, боярин, — сказал Стрешнев, глядя на Хитрово. — Первосоветнику так, вроде бы, не гоже?

— Не молчалив он. Осторожен, — Одоевский хитро глянул на Богдана, сощурил правый глаз. — Не дай бог, намнут Борятинскому под Тулой бока, он тихонечко государю шепнет: «Не то тебе бояре насоветовали. Надо бы казаков деньгами да посулами от беглых мужиков отколоть и дать бы им службу, чтоб они тех холопов повязали да господам своим выдали. А Ваську Уса звать бы в атаманы. Он бы в струну вытянулся, а…»

— Провидец ты, Никита, — перебил Хитрово боярина. — Истинно так я думал. Казаки — они защитники наши. Сейчас с чернью жестокому быть — разбойников плодить. Не важно сейчас, кто кому бока намнет, важно другое — тысяча разбитых своевольников вскорости десятками тыщ обернется. Сколь тому примеров было — не счесть. А вы все одно, да одно.

— Чего ж ты молчал, первосоветник?! — воскликнул Стрешнев.

— А что мне говорить, коли князь Юрий уже грамоту казакам изготовил, ни с кем не посоветовавшись. Ему ратной славы мало, ему бы…

Распахнулась широко дверь, и в палату, стуча посохом, вошел Никон.

Бояре невольно и разом поднялись — Никон был в полном патриаршем одеянии, которое бояре видывали редко, на болыших праздничных богослужениях. Высокий белый клобук большого наряда вышит шелком. Края воскрилий обсажены яхонтами, жемчугами, изумрудами. Посредине — изображение святителей. На маковке крест золотой с затеями. Клобук надвинут на брови, из-под него сверкают злые и насмешливые глаза. На плечах темно-зеленого бархата мантия с источниками и скрижалями. Источники — две широкие ленты белого, — как снег, шелка — струятся с обоих плеч ручьями.

На подоле и на плечах — малиновые парчовые скрижали: куски ткани, пришитые золотой нитью. На подоле в два ряда привешены звонцы — бубенчики из серебра. Края мантии обнизаны жемчугом, посреди скрижалей золотые кресты. Две овальные иконы, осыпанные драгоценными камнями, — панагии — висят на золотых цепочках. Под мантией на груди широкий златотканный запон, пояс тоже увешан драгоценными каменьями. Посох тяжел и велик, почти в рост патриарха, верхний наконечник — в виде турьих рогов из золота, вниз от маковки спущен парчовый фартучек с золотой бахромой — для удобства держания.

Никон окинул взглядом бояр, увидел пустое кресло царя, сдвинул черные, нависшие над глазами брови.

— Лодка думы пуста, и кормчего нет, — оказал Никон. — К кому же зван я?

— К нам, святый владыка, — ответил глухо Богдан. — Все первосоветники государя здесь. А сам Алексей Михайлович болен.

— Уж не ты ли, Богдашка, первосоветник? — Никон метнул на Хитрово острый взгляд, и боярин не нашелся, как ответить.

— Ну что ж, — Никон вытянул руку в сторону бояр, склонил посох. — Коль мирского пастыря нет, да заменит его пастырь божий, — и, обойдя стол, грузно опустился в царское кресло.

Бояре разинули рты. Они хотели было возмутиться, встать и уйти, но патриарх обвел их тяжелым взглядом, сказал внятно:

— Я между богом и царем, бояре. Помните это. А ты, Богдаша, — Никон вперил взор в Хитрово, — оконца закрыл бы. Хил я стал, сквозняков боюсь.

Богдану бы надо защитить царское место, а он сам, будто простой дьяк, пошел закрывать окна. Патриарх искал, куда бы поставить посох — он ему мешал. Глянув вправо, ухмыльнулся и решительно положил посох на кресло, где сидел Хитрово. Увидев это, боярин помрачнел, но перечить не стал и присел на свободное место около круглой печи. Некоторое время все молчали.

— Ты, Богдаша, любишь меня более всего, ты и починай, — сказал Никон мирно и тихо.

— Великий государь повелел свой гнев тебе передать.

— За што он гневается на меня?

— Пошто ты сам называешь себя великим государем и вступаешь в государевы дела?

— Мы великим государем не сами нарекались, люди так звали, в дела государевы вступали, коли сам великий князь просил. И ничего греховного нам в этом не видно. И не ради честолюбия, а ради правды говорения мы так назывались, не ради корысти, а избавления государства от бед ради.

— Пошто ты в проповедях своих хулил государя, упреки слал ему?

— Простые пустынники и то говорят царям правду, а мы же говорили с кафедры патриаршей. А заповеди ж мы приняли от господа, который сказал: «Кто слушает заповедь мою — меня слушает».

— Но ведь ты от патриаршества отрекся, — крикнул Стрешнев, вскакивая с места.

— Это я от вас отрекся! А паству народную я не оставил, попечения об истине не оставил. Для люда простого я пастырь по-прежнему. А вы окоростевели от неучения истины божьей, называете меня еретиком, иконоборцем. За то, что я новые книги завел, вы камнями хотели побить меня. Я потому от вас отрекся, что ни царю, ни богу вы не служите. Вы корысти своей служите, алчности. Вам я не патриарх, но сана патриаршеского не оставил. И человеки, што истинной вере преданы, меня не оставят. Так и передайте великому государю.

Никон поднялся, взял посох, ни на кого не глядя, вышел из палаты. Дума установила — просить великого государя о созыве Вселенского Собора.

2

В приказ Богдан Матвеич вернулся усталый. На крыльце хором развалилось около десятка нищих. Распахнув тряпье, они грелись на солнце. Увидев боярина, исчезли быстро, как мыши. Мало того, что на храмовых папертях не пройти от просящих — теперь уже и в хоромы ладят пролезть.

По каменным плитам Кремля бродили псы, куры, свиньи. «Господи, свиньи-то откуда?» — Хитрово пнул хрюшку ногой, та, взвизгнув, убежала.