Есть на Волге утес - Страница 126

126

Воевода Ржевский заскреб в затылке. Если там Мумарин, то у него кто же? Москва за обман спросит строго. Не лучше ли отправить клятвопреступника в сыскной приказ, пусть там разбираются сами.

Мирона из тюрьмы вынули, стали лечить. И как только он встал на ноги, придали ему трех стрельцов, заковали в цепи, завернули в тулуп и отправили в белокаменную. В сопроводительной грамоте Ржевский на всякий случай запросил, что делать с остальными.

Забегая вперед, скажем: ответ на запрос пришел только летом. Было велено четверых повесить, а Трошку и Аничку сослать в Сибирь на пашню. Предварительно бить на козлах, потом провести сквозь строй. Так и сделали.

7

…Воеводы, они на то и воеводы — каждый своим умом хитер. Ртищев, поймав Илью Долгополова, знал: помедли он неделю, разбойники непременно наскочат и атамана выручат. Он без суда и даже без дьяков и подьячих на другой же день его' в петлю сунул. Мужички и одуматься не успели. Воевода Ржевский, зараза боярская, тоже не прост оказался…

…Алена с Минькой, как только стало известно, по какой дороге повезут Мирона, сразу ринулись туда. В удобном месте выставили засаду — две сотни. Сотня одна — конная, другая — пешая.

Засаду устроили далеко впереди, чтобы обоз со стрельцами подошел к тому месту ночью. Так оно и случилось. Ватажники долго сидели по обе стороны дороги в снегу, промерзли до костей, Алена уже засомневалась, по этой ли дороге поедут конвойные, но вот послышался скрип саней, топот конников. Сторожевые на деревьях дали условный свист, и ринулись ватажники на трехсанный обоз. Охрана боя не приняла: извозчики ударили по лошадям, стрельцы — во весь мах за обозом. Алена с конниками вслед. Погоня шла долго. У деревеньки на рассвете стрельцов догнали, разметали, глянули, в санях никого. Пустые сани были. Аленка — назад, туда, где Минька на всякий случай остался. Подскакала к засаде, когда уже рассвело. Там как раз Минька другой обозик громит. Раскидали охрану, а в ханях снова пусто. Пленные стрельцы показали — увезли Мирона другим путем, через речку Бакарицу. Алена с конниками туда, наперерез, Минька повел своих пеших вслед за ней.

А через час протрусила по дороге хилая лошаденка, сани с рухлядью. На санях торчит мужичонко, совсем без охраны. На эту подводу никто и внимания не обратил. Мало ли таких извозных едет по дороге. Какой-то бедняк тряпье свое перевозит, подумаешь! Ах, если бы знали дозорные, оставленные на всякий случай около засады, что под тряпьем лежит связанный Мумарин, с кляпом во рту. Если бы знали…

Хитер оказался, сучий сын, Ржевский.

Возвратились Аленка и Минька в Судай ни с чем. А утром вся ватага двинулась в сторону Кологрива.

Зима на севере тянется долго. Почитай восемь месяцев. И все время вплоть до весенних игривых ручейков разносились по лесным дорогам, тропинкам и просекам слухи об атамане Алене. То из Кологрива, то из Устюга, то с Вятки-реки. А по ледоходам, когда вскрылись реки, пришла весть, что баба-атаман объявилась на Чердыни, потом в Соликамске. И о Мумарине идут слухи, и об Илейке Иванове.

Везли Мирона долго. В Москве он появился только, перед масленицей.

На первых днях масленицы началась в Москве гульба. Все кабаки распахнулись настежь, город весь, как есть, пьяный. Горланят на улицах песни стрельцы, бегают за молодками, гогочут. Купцы ходят в легком хмельном кураже. Шутка ли — государь объявил всенародно, что с ворами покончено, из северских земель привезен последний мятежный атаман. Как тут не гулять?!

19 марта Мирона приволокли в сыскной приказ. За столом дьяк — лыс, брюхат, борода темнорусая, с малой сединой. На дубовом голом столе горит свеча в медном шандале, на краю примостился подьячий, перед ним столбец чистой бумаги, чернильница, гусиное перо с обкусанным концом.

Дьяк метнул суровый взгляд, спросил:.

— Как зовут?

— Мирон, сын Мумарин.

— Не бреши, воришко! Мне только что в разрядном приказе сказывали — Миронко Мумарин ворует у Соли Вычегодской.

— На вас, шайтанов, Мумариных хватит.

— На долго ли?

— И детям твоим достанется. У меня, вон, сын растет И зовут его тоже — Мирон.

— Где растет?

— Вот этого я тебе не скажу.

— Узнаем В Юнгинской волости, поди? Ты ведь оттуда?

— Тот Мирон, ты сам сказал, на Вычегде Я совсем в ином месте рожден, а сын от русской женщины произошел. Он с вами и за черемис, и за русских расквитается.

Подьячий перестал писать, долго морщил свой лоб, потом подошел к дьяку, что-то зашептал ему на ухо! Дьяк сказал: «Пошли», — и, обращаясь к Мирону, проговорил:

— Сей подьячий памятью цепок. Он вспомнил, что была у нас отписка воеводы Побединского, в которой он извещал, что боярин-де Хитрово дал кузьмодемьянскому черемисину Миронке Мумарину письмо. Скоро Богдан Матвеич сюда зайдет и тебя признает. А пока расскажи: где ты родилси, где шлялси, где воровал и сколько награбил. Чтоб тебя не пытали — говори правду. Все одно тебе петля, что б ты ни сказал. Лутше правду.

— Родился я на земле, а где — не помню. Гулял я по лесам, а с кем — не знаю. Бар и дьяков рубил и вешал, не считая, имен не спрашивал. Грабить я не грабил — свое брал. То, что вы, шайтаны, у людей украли. Петли не боюсь, пыток тоже. Я сколько раз смерти в глаза смотрел — мне ли палачей бояться. Больше ничего не скажу.

Возвратился подьячий. За ним вошел приказчик Корнил.

— А боярин не соизволил?

— Боярин, твоя милость, к государю на пир позван. Награды получать за одоление бунтовщиков. А я осмелился к тебе сам прийти. Потому как Богдан Матвеич только грамотцу тому черемисину писал, а сам его не видел. Черемисин со мною дело имел.

126