Есть на Волге утес - Страница 92

— Ну, как там, боярин, дела? Враг наш и зломыс-ленник еще жив?

— Жив, пусто б ему было, государь. По доносам судя — идет на Дон.

— Анафема ему была?

— Вчера, в соборе.

— Князь Юрья Долгорукой пишет?

— Вечером отписка получена. И зело грустна, великий царь. Пали Шацк и Кадом, воры взяли Лысков, большое село Мурашкино. Князь Юрья Борятинский досе к Алатырю не пошел.

— Почему так?

— Урусов, большой воевода, руки ему вяжет. И Долгорукий тоже его безуказностью стеснен. Пора большого воеводу менять, великий государь. Все наши воеводы, яко барсы по земле мечутся, воров ловят, а он как сидел в Казани, так и сидит. Ждет, когда Разин снова на Волге появится. Ведь если бы он вовремя пришел к Синбирску, то вору Стеньке утечь было б некуда, и черта была бы в целости, города Алатырь и Саранск и иные были бы все в целости, и уезды до конца бы разорены не были. И то разорение все учинилось от нерадения кравчего и воеводы князя Урусова к тебе и ко всему московскому государству.

А ныне бунт с Волги, государь, уходит, ныне ядро мятежа сместилось к Арзамасу, Темникову и Саранску. Получил я вчера челобитную на твое великое имя из Касимова. Воевода Караулов из града убег, огненные припасы, пушки обманом оставив на жителей. Враги то и гляди захватят и Касимов.

— Где челобитня?

— Я в разрядный приказ переслал вчера же. И вот еще что, государь мой, — получил я из моей вотчины грамотку от прикащика. Пишет он, что усадьбу мою разграбила некая монашка, а строение сожгла. И обещалась будто бы та старица быть на Москве. А с нею две тыщи.

— Ох, хо-хо! Уж и бабы за воровство принялись. Нам только этого не хватало. Почему прикащики об этом пишут? Отчего воеводы молчат?

— И не напишут. Стыдно, государь. С бабой справиться не могут.

— Как же с большим воеводой быть, посоветуй?

— Я уже сказал — менять.

— На кого?

— Юрья Долгорукого, более некого.

— А може, Борятинского? Он на ногу скор, решителен.

— Большому воеводе еще и мудрость нужна. Дай Борятинского в товарищи Долгорукому — пары лучше не найти.

— Хорошо, боярин. Указ заготовь, я подпишу.

— И вот еще что, государь. Надо бы атаманам Войска Донского Корнилу Яковлеву да Михайлу Самаренину наказать, чтоб они нового вора и изменника Стеньку, как он придет на Дон, словили.

— Наказано давно. Только они с Разиным одного поля ягода, и в этом у меня надежи на них нет.

— Я обоих добре знаю. К хмельному зело привержены. А вино курить ты им на Дону запретил.

— Позволить?

— Обещай им ведер по двадцать вина, и они не только Разина — отца родного словят.

— Укажи думному дьяку Семену Титову таково обещание послать. Что еще посоветуешь?

— Хватит, государь. Остальное на думе порешим. А то и так Артамон Сергеич к моим советам ревнует?

— И все-таки скажи — как по-твоему, где у нас наиглавные места, в кои более всего нужда рати посылать.

— На саранской черте, государь, Арзамас и Темников, на Волге — Кузьмодемьянск.

3

В Кузьмодемьянске остались двое: Ивашка Шуст да отец Михаил. Мирон Мумарин с Ивашкой Сорокой ушли на Ядрин, взяли его, разделились на два рукава, один пошел влево, на Лысков, другой вправо, на Цывильск. Илейка Долгополов свою сотню на север увел, на Баки, Богородское, Лапшангу.

В середине октября царское знамя большого воеводы перевезли из Казани в стан князя Юрия Долгорукого. Первым своим приказом князь повелел воеводе-Даниле Афанасьевичу Борятинскому сразу итти с полком на Кузьмодемьянск, по правому берегу, а казанскому служилому человеку Михайле Баранову, придав сотню солдат, — итти по берегу левому на Кузьмодемьянск же. А двоюродному брату Афанасия, Юрию Никитичу Борятинскому, было велено ударить по Алатырю. Из Казани же бросил большой воевода на Цывильск Кравкова Матвея — полковника московского солдатского выборного полка пешего строя. До сего времени эти воеводы топтались около Волги.

Вторым приказом княж Алексеич отозвал от Нижнего Новгорода думного воеводу Федора Леонтьева с полком да князя Щербатова Константина с полком же и двинул на Арзамас. Потому как у Нижнего нм делать было нечего, и держал их там Урусов из-за страха перед приходом Разина.

Разин в это время был в Паньшином городке под Царицином на судах и упрямо, не слушая ничьих советов, копил силы для нового похода на Волгу. О том, что на саранскую черту катилась вторая могучая волна восстания, он знал, но значения ей не придавал. В основе этой волны были мятежная мордва, черемисы и чуваши. А инородцам атаман теперь не верил. И вместо помощи отдал приказ — оттянуть второе войско на Саратов, чем освободил дорогу Юрию Борятинскому для удара на Алатырь и Саранск.

Вся обстановка подсказывала Разину — наступать на Москву надо с линии Казань — Кокшайск — Кузьмодемьянск, на Саранск — Темников — Пензу, дальше повернуть вправо на Рязань и Коломну, а там рядом Москва. Но Стенька упорно держался прежних планов: скопить силу и итти на Нижний Новгород, а оттуда по русским землям, по Оке и Клязьме, через Владимир, к столице.

А князь Долгорукий действовал скоро и решительно — в конце месяца войска Данилы Борятинского вышли на реку Сундырь, что в 25 верстах от Кузьмодемьянска.

Новый кузьмодемьянский воевода Ивашка Шуст узнал об этом заранее. Чуваши из Курмыша, прибегавшие к Шусту, донесли — князь Данила дал бой на реке Юнге в 10 верстах от Цывильска, дрался умело и двухтысячный отряд плохо вооруженных повстанцев разметал по лесу, пленил и тут же для устрашения повесил сотню чувашских и черемисских крестьян.