Есть на Волге утес - Страница 73

— Холку берем?

— На него надежда, как на прошлогодний снег. Его в город пускать не надо.

На том и договорились.

Минька-кузнец в город проник легко. В стенах крепости дыр незаделанных было немало. Прячась по переулкам, выбрался к храму. Выждал на кладбище, когда началась обедня, втерся во внутрь. Храм был полон. Бочком, незаметно протиснулся по стенке за круглую печь, стоявшую в углу, опустился на колени. Огляделся. Чуть впереди среди черемис молился Левка Мумарин. Отлегло от сердца. Минька втайне от всех очень боялся, что черемис и Левку воевода разгонит по домам. На коленках проелозил меж молящихся, встал рядом с Левкой, шепнул на ухо: «Жди набата. Ночью».

Настоятель храма отец Михаил Кронидов говорил проповедь. Он призывал к смирению, стращал грешников, возвеличивал государево воинство. Минька ждал — вот сейчас поп начнет метать громы на вора и богоотступника Стеньку Разина, но ошибся. Отец Михаил о бунтовщиках не обмолвился и словом. Потом прихожане потянулись к причастию, сгрудились около алтаря. Снова по стенке кузнец пробрался к правому притвору и, когда народ хлынул к выходу, юркнул за дверь притвора, притаился у вешалки, где висела старая церковная одежда. Он знал: правый притвор открывают только на пасху и при приезде архиерея. Скоро храм опустел, отец Михаил вошел в алтарь, снял фелонь, стихарь и орарь. Пономарь загасил свечи и вышел вслед за попом. Минька сорвал с вешалки подрясник, бросил в угол и улегся спокойно.

Пономарь при выходе в святые сени сказал тихо:

— Ты знаешь, святой отец, что Мишка-кузнец в разбойный стан убег?

— Слышал.

— Ныне видел его в храме.

— Остепенился еси, снова в лоно церкви вернулся. Это хорошо.

— Показалось, он в правом приделе остался.

— Сей придел заперт Я сам замок вешал.

— Я большую дверь все ж запру?

— Запри.

Часа за два до полуночи Минька вышел из придела, ткнулся к выходу в церковные сени — на двери громыхнул замок. Кузнец забегал по храму — на колокольню можно подниматься только из сеней Покачал решетки на окнах — прочные, бросился в левый придел — замок. Развалить печную трубу — высоко И тут вдруг в сенях послышались шаги Минька снова бросился в придел.

Загремел замок, дверь открылась, и по каменным плитам гулко застучали кованые сапоги Прикрывая ладонью пламя свечи, в храм вошел отец Михаил. Он уверенно шел к приделу, остановился у дверей, тихо произнес:

— Ты здесь, греховодник?

Минька затаился, прижался в угол.

— Выходи, Михайло. Знаю — ты здесь.

Вытащив из голенища нож, кузнец встал в дверях:

— Ну здесь.

— Напрасно оскверняешь храм святой. Пойдем отсюда.

— Куда?

— Ко мне в избу Пономарь заметил тебя, не дай бог донесет воеводе.

— Ты не думай, отче. Я не грабить пришел.

— Знаю.

— Мне бы…

— Не здесь говорить. Пойдем.

В избе, не зажигая огня, они на носках прошли мимо спящей попадьи, уселись в каморке около стола, заговорили шепотком:

— После обедни пономарь мне говорит: «Знаешь, отец Михаил, что кузнец в разбойный стан убег? А ныне в правом приделе затаился. Не инако, как ризницу ограбить задумал». Я ему пока молчать велел, а сам стал размышлять. Не для того, думаю, кузнец людей из тюрьмы вызволил, не для того в вольный стан подался, чтобы утварь святую красть. Там токмо и ценна плащаница христова в золотом окладе. Ты же не нехристь какой-нибудь, чтобы на святыню руку поднять. И догадался я — тебе колокольня надобна. Верно догадался?

— Верно, отче.

— Промашку сделал ты. Храм на замке, как в звонницу попал бы.

— Бог бы помог.

— Истинно. Внушил мне господь мысль сюда прийти. Иди в звонницу.

— Спасибо, отче. В случае чего — тебя не выдам.

— Знай, раб божий, — я душой с вами. И коль будет надо, яз впереди вольного воинства с крестом в руках пойду. Ибо не кто иной, как служитель господен должен впереди паствы своей итти. Одно знаю: что старая вера, что новая — мужику все равно. Им бы волю обрести…

Ровно в полночь кузнец качнул тяжелый железный язык большого колокола, расплескал над городом тревожные звуки набата. Вспыхнули костры, взметнули над крепостными стенами высокие языки пламени. Левка Мумарин наскочил на сонных стрельцов, черемисы передушили их быстро, раскрыли ворота. Илейка ворвался в город, после короткой перестрелки взял оружейную башню. Миронко повел свою сотню к воеводскому двору.

2

Дьяк Тишка Семенов из кожи лезет вон, чтобы развеселить воеводу. Нутром чует, сукин сын, что Побединский им недоволен. То и гляди — сковырнет его с доходного дьякова места и возведет туда Ваську Богданова. До сих дней пил воевода в меру, а последние две недели не просыхает. Вот и ныне сидит насупившись… молчит, глаза налиты кровью.

— Что, сударь мой, не весел, что головушку повесил? — игриво спрашивает Тишка. — Кручиниться вроде-бы не о чем: крепость мы возвели, почитай, заново, на днях канаву из речушки пробьем, рвы водой заполним и живи — не тужи! Един бунт было вспыхнул, а ты его тут же придавил, воров бросил в яму…

— Бросил! Где они, воры?! На Ангашинском мосту!

Пусть их. Они нам безвредны. Вчерась мужики из Троицы прибегали. Жаловались, что ангашинцы отнимают скотину, рухлядь, жонок в поле ловят. Ну и что?' У мужика всегда кто-нибудь, что-нибудь да отымают и впредь будут отымать, во веки веков.

— А тюрьмы наши пусты, — мрачно заметил воевода. — Что государю доносить будем? Илейку проворонили. А он разинский выкормыш…