Есть на Волге утес - Страница 47

К оглавлению

47

С этим намереньем возвратился Илья в ватагу Софрона Головина.

Часть третья
ПОБРАТИМЫ

Как за барами житье было привольное:

Вволю корушки без хлебушка пожевано.

Босиком снегу потоптано,

Спинушку кнутом побивано.

Нагишом за плугом спотыкалися,

До пьяна слезами наливалися.

Во острогах нами посижено,

Что в Сибири перебывано.

Кандалами ноги потерты,

До мозолей душа ссажена.

И теперь за бар мы молимся.

Темный лес-то — наши вотчины…

Мы задумали дело правое,

Дело правое, думу честную:

Мы дворян-господ на веревочки,

Мы дьяков да ярыг на ошейнички.

Мы помещичков на березоньки,

А честных крестьян на волю вольную.

Из старинных песен

ПЕРЕД ГРОЗОЙ

1

Летом ходить по земле Илейка любил. Легко в пути летом, тепло. Не надо напрашиваться на ночлег — каждый кустик ночевать пустит. И голод не страшит. Где ягода, где гриб, где орех, где рыбка в озере. Да и стащить чего-нибудь легче. Кони в ночном пасутся. Поймал посмирнее кобылку в табуне, отмахал на ней верст сорок — отпустил. Она, милая, сама к дому дорогу найдет.

По лесам в летнее время, правду сказать, разбойные люди множатся, вроде бы опасно ходить бывает, но это ведь как кому. Гусь гуся с одного гумна сразу узнает. Покажи им Стеньки Разина письмо: и накормят, и обогреют, и чарку подадут.

Таким манером побывал Илейка в вологодских лесах, оттуда пришел на Галич и Чухлому, далее переполз на реку Унжу, в Макарьев монастырь, пожил малость с монахами, кое-что разведал и ушел на Ветлугу. Добрался до большого торгового села Баки, встретился там с кем следует и узнал — обитает в граде Кузьмодемьянске хоперский казачишка Ивашка Шуст. В лицо он его не знал, но много о нем слышал. И Стенька поминал о Шусте. Дескать, казак он заводной, рысковый и умный. У Илейки про того Шуста мыслишка затеплилась. Взять его в пару, да и пройти от Кузьмодемьянска до Сольвычегодска, собрать все шатущие ватаги под одно крыло, да и вдарить по Москве. Либо поддержать Стеньку, либо, если атаман на царя итти раздумает, двинуть без него. Потому как Илейка знал: Разин в прелестных письмах всюду зовет черных людей итти на бояр, дабы постоять за дом пресвятая богородицы, за всех святых и за великого царя Алексея Михайловича.

В Баках Илейка уворовал лодчонку и начал спускаться по Ветлуге в Кузьмодемьянск.

Лесная, спокойная Ветлуга несла его лодку по течению ровно, качая и убаюкивая. Но как только река вынесла лодчонку в упругую волжскую струю, сразу крутануло Илейку, выбило из рук весла, и потащила быстрина неведомо куда. И надо же тому случиться, наскочила лодка на топлое бревно, перевернулась прямо перед Кузьмодемьянском. Плавать Илейка был не очень горазд, до левого берега далеко, не доплыть. Пришлось барахтаться к правому. А там он, как кур в ощип, по пал в руки стрельцов. И потащили его в приказную избу, к воеводе.

— Кто таков, откуда? — устало спросил Побединский. Беглых людишек теперь к нему таскали десятками, и допрашивать их надоело. Илья понял это, осмелел:

— Зовусь я Илейко, прозвище Пономарев. Шел ладьей в Казань из Лыскова города. Вез казанскому воеводе упредительное письмо.

— Где оно?

— Прыгаючи в воду, обронил.

— А тут у тебя што? — воевода кивнул на кожаный кошелек, отнятый при обыске.

— Не знаю. Тоже велено передать в Казани.

Подьячий быстро растянул шнурок, извлек потрепанный и размокший листок. Буквы по бумаге расползлись, но письмо прочитать было можно. Тишка-подьячий присвистнул, подал лист воеводе, шепнул:

— Воровское, прелестное.

— Где взял?

— Лысковский воевода отнял у одного беглеца. А что там, я не смотрел, все одно читать не умею.

— Проверим. А пока посиди под замком.

— Мне бы домой надобно. Детишки, жена… Отпустите ради бога.

— Ништо. Посидишь, отдохнешь.

Подьячий Тишка повел его связанного в тюрьму. Дорогой разглагольствовал:

— Вот ты сверкаешь на меня злым оком, говоришь со мною с зубовным скрежетом, а я ведь ради тебя стараюсь. Ты ведь разбойник, чо скрывать, и грамотка воровская — твоя. Отпущу я тебя, а ты — хлоп! — попадешь либо под батоги, либо сразу на плаху. А я тебя, грешного, сберегу, сохраню. Посидишь ты в покое на даровых кормах, душа твоя лихая помягчеет, дурь уляжется. И власть богом нашим данную ты возлюбишь же. Поразмыслив лучше, ты обретешь святость — железы, в кои закуют тебя, не токмо гремят, но и учат смирению. Кандалы — они лучше всяких проповедей воспитывают, польза от них лихим людям огромадная. По весне мы тут тоже одного гуся гуменного словили. Ну, посидел бы, образумился. Ан, нет! Взял да, вырвавшись из рук стрелецких, побежал по ледоходу. Утонул, вестимо. А вину-то, может быть, ему и простили. Так что не ерепенься, садись с богом.

Они подошли к тюрьме, и Тишка не успел сказать, что того гуменного гуся звали Дениской.

2

Крепь была старая, ветхая. В самые строгие времена, при самых жестоких воеводах в ней содержалось не более тридцати узников. Ныне, при Побединском, в нее насовали более сотни беглых и иных заточников, а преступники все множились. Пришлось на скорую руку строить другую тюрьму. Около вновь возведенной городской стены обнесли частоколом немалый пустырь, посередине вырыли глубоченную яму сорока сажен в долину и пяти в ширину. Покрыли эту яму бревнами в два наката, на бревна взвалили вынутую из земли глину. Сбоку вырыли щель со ступеньками, замест двери поставили подъемную решетку и стали бросать туда заточников. Ни окон, ни дверей — полна горница людей.

47