Есть на Волге утес - Страница 40

— Я тебе верю, Алена. Но одно хочу сказать — о твоей беседе с Никоном государю известно. И как бы я ни защищал тебя — в тайный приказ тебя уволокут. Ты умна — понимаешь это. И если тайна не государева, а твоя — скажи. Тогда я смогу перед царем защитить тебя.

— И скажу. Теперь уже можно.

— Говори, говори.

— Мой отец болел сильно. Мать пошла молиться за его здравие в Спасский монастырь. И встретила там монаха. Не знаю я, чем он околдовал ее, но… свершили они грех. И я на свет родилась. Когда отец умер, мать призналась мне, что монах тот — Никон. Вот и вся тайна моя, боярин.

— Ты Никону сказала о сем? — спросил пораженный Богдан.

— Сказала. Инако зачем бы мне стремиться к нему?

— А он?

— Не признался. Под крестным знаменем клялся, что в том монастыре не бывал ни разу.

— Еще о чем говорено было?

— Я и ему отцовы железы показывала.

— А он чего?

— Сказал, что Заболотью помочь нельзя. Бояр ругал шибко.

— А царя?

— Царя хвалил. Сказал: я о его благе забочусь, погубят его бояре.

— Про меня спрашивал?

— А что я скажу? Я тебя два раза издалека видывала. Про Савву спрашивал. Зачем-де он ненавидит его? Ты бы отпустил?

— Кого?

— Савву. Ему ли двоедушествовать? Он тебе предан.

— Погляжу. А ты иди пока. Ключнице помогай. Кликни ко мне Корнила.

Приказчику боярин сказал коротко:

— Передай конюхам: если про вчерашнюю девку слово кому скажут — языки вырву. Ее на конюшне не было.

2

Дни потекли по-зимнему медленно, спокойно. Вину, вроде бы, с Аленки сняли, попа из клети выпустили. Спина стала заживать, про порку никто в усадьбе и не заикался. Аленка помогала Агафье, старалась. Савва к ней в светелку не заходил, не то осердился за проступок в Нове-Иерусалиме, не то выжидал, что из пребывания ее у боярина произойдет.

На зимнего Николу приехал с Ветлуги человек за огненным зельем, за пищалями. Янка Бочков писал боярину — казак Илейка сколотил полсотни отчаянных мужиков, нагнал на лесных воров страху — набеги прекратились. Человек получил у боярина два десятка пищалей, свинца и пороха, пять пистолей, сабли и бердыши. Перед отъездом зашел в амбар, где Аленка меряла зерно, подмигнул ей и зажал в угол. Аленка схватила было совок, чтобы огреть наглеца по роже, но он зашептал:

— Не дерись, дура. От Илейки, слово сказать надобно.

Аленка закрыла двери на засов, увела мужика за сусеки.

— Велено тебе передать — до лета живи тут. О том, что ты у Никона была и претерпела за это, я узнал. Что тебе сказал он?

Аленка настороженно прошептала:

— Тебя боярин послал? Выпытать…

— И снова дура. О том, что Илейка к Никону тебя слал, никому окромя его и меня не ведомо. Говори.

— Рассказала я старцу про Илейку, но он осторожен был. Однако велел мне и всем, кто от бояр лихо терпит, надеятся на него, на Илейку. Сказал, что в ссылку пойдет. Более ничего не сказал.

— Вона как. Тогда слушай. Пока санный путь стоит, будут сюда из Галича приезжать люди часто — боярину хлеб, мясо и все иное прочее из вотчины возить. Прознай, куда патриарха сошлют, и дай нам знать.

— Опасно это.

— Меня зовут Дениской. Если придет человек и скажет: «Я от Дениски», — говори смело. Еще велел тебе Илейка в доверие к боярину войти. Слышал я — ты ему люба. Будь около боярина близко — делу нашему большую пользу сотворить можешь. А летом жди нас на Москве.

— Ладно.

— Дай поцелую тя!

— Зачем это?

— А ты меня совком по шее до дверей проводи. Чтобы люди подумали — за баловство.

— Совком можно и без поцелуя, — Аленка вытолкала Дениску взашей из амбара, на прощание ударила по спине совком. И вовремя. У дверей появился Корнил, спросил со смехом.

— За што ты его причастила?

— Лезут тут всякие, лапают, где не следоват.

Боярин Аленку не звал, но ежевечерне расспрашивал о ней Агафью. Та хвалила молодую помощницу. Боярин понял — девка задела его сердце. Если раньше свое влечение к ней он относил к стремлению узнать тайну поездки к Никону, то теперь стало ясно, что дело совсем не в том. Люди, засланные к Никону, сообщили, что большой вины на Савве нет. Теперь можно было отослать Аленку к сенным девкам, либо к дворне, но делать этого не хотелось.

В одно утро она сама появилась на барской половине. Вошла смело, поклонилась.

— Здоров будь, Богдан Матвеич. Прости, что не звана пришла.

— Говори.

— Агафья стара стала. Дом в запустении. В кладовых гниль, в амбарах мыши, в коробах моль, в кадях плесень. Ты сам не ухожен, исподники не стираны, в горницах тараканы. Вели мне ключи отдать.

— Бери, — сказал Богдан не думая. — Ко мне заходи в любое время безбоязненно. Агафью не обижай.

Чем больше присматривался боярин к Аленке, тем сильнее укрепилось желание приблизить ее к себе. Все его существо тосковало по ласке, по терпкому запаху женского тела. Но мысль подсказывала — жениться на ней ему не дадут. Оставалось одно — любой ценой заставить ее полюбить, стать согласной на все.

В один из дней боярин не утерпел, велел прийти новой ключнице к нему вечером.

Аленка, видно, давно ждала этого зова. Про себя решила: «Будет насильничать — не дамся».

Боярин стоял к ней спиной и застегивал крючки, атласной косоворотой рубахи. Аленка заметила: рубаха на боярине новая, перехвачена витым шелковым поясом с кистями, штаны из легкого плиса, напущены на сафьяновые сапоги. Волосы причесаны, смазаны.

— Чего я тебя позвал? Петли на рубахе не пришиты…