Есть на Волге утес - Страница 34

По праздникам Богдан Матвеевич в свою церковь не заходил. В праздники он весь день находился около царя; обедню, заутреню и вечерню стоял либо в Успенском соборе, либо в дворцовой церкви. В будние дни боярин молился у Саввы. В церковь, правда, забегал ненадолго, но ни одной заутрени не пропускал. Однажды, когда боярин отстоял свое время, Савва полез было на колокольню, чтобы звонить к заутрене для дворни, но Богдан остановил его:

— Погоди. Челядь в вечерню отмолится. А ты иди к себе и жди меня. Дело есть немалое.

Савва спешно прибежал в избу, растолкал Аленку, которая, пришед с охраны, только заснула.

— Прибери в избе, полы поскобли — вскорости боярин придет.

Аленка быстро схватила косарь, выскоблила половицы до светлой желтизны, забелила известью печь, смела паутину. Часа через полтора пришел боярин, снял шубу, распустил кушак, ферязь распахнул, уселся за стол на лавку с камчатным верхом.

— Медовухой не побрезгуешь, Богдан Матвеич? — угодливо спросил Савва.

— Неси — погреемся. На дворе — хоть волков морозь.

Выпили по ковшику медовой браги. Савва было налил еще, но боярин отодвинул ковш, сказал:

— И мой, и твой недруг, ты знаешь о ком я глаголю, утонул в грехе вовсе и начал смердеть. Пора чирей сей с тела церкви убирать. Казак твой не слышит?

— В чулане спит. За ночь окоченел, не дай бог.

— Лет пятнадцать тому Никон купил, а вернее, — отнял, у боярина Боборыкина село Скудельничье на реке Метре.

— Слышал. Ныне монастырь там.

— Слышал да не все. Сперва он окружил место на берегу, поставил стену с башнями, потом срубил деревянную церковь. На освящение ее позвал государя. И, возведя его на гору, воскликнул: «Сколь красива сия земля — истинный Иерусалим!» Государь сам в Иерусалиме не был, хитрых замыслов Никона не понял и согласился. С тех пор и пошло. Погнал Никон протодьякона Арсения Суханова в Палестину и велел списать лик иерусалимского храма Воскресения Христа наиточнейше. По этому списку возвел на месте деревянной церкви каменный храм, рядом построил дворец, келью для монахов и стал там бывать более, чем в Москве. Лишний храм державе нашей не помеха, но сей еретик на этом не унялся. Теперь река стала уже не Истра, а Иордан, гора наречена Елеон, место — Новый Иерусалим, все как в Палестине. Видно, порешил сравнять себя с богом.

— Истинно — сатана! — воскликнул Савва.

— Сторонников у него немало, холопы и простые люди его чтут. И внушает теперь Никон, что государь наш и мы — бояре — подобно иудеям, фарисеям и мытарям, его, Никона, предали и распяли. И будто он, подобно господу богу нашему Христу, воскреснет в этом храме. Сие кощунство далее терпеть нельзя. Царь и святые отцы гневны на него. И порешили мы от всех священнослужителей Москвы послать туда человека с порицанием самозванца и сказать, что христианский мир его поучения не приемлет и за владыку считать не хочет. И человек этот избран — ты.

— Худороден я больно, — признался Савва. — Выкинет он меня из монастыря, слушать не будет. Надо кого познатнее. Вот Паисий-митрополит…

— Двоедушен и корыстен. Может, тебе неведомо — Лигарид из Греков тем же Никоном привезен. И не ведомо кому он служит: богу, царю или дьяволу. А скорее всего Никону. Я видел, Иойль к тебе похаживает — берегись его. Он по мою душу ходит.

— Более не пушу.

— Пусть бывает. Только остерегайся. Пусть он говорит, ты молчи. Через неделю собирайся. Грамоту изготовим.

— Впустую бы не сходить.

— Ты же рвался, помнишь!

— Это иное дело. От всея Москвы идти..

— От бояр, архиреев он наслушался немало. А теперь — простой поп, от множества людей простых…

— Добро, боярин. Соберусь.

Аленка слушала боярина, прильнув ухом к дверной щели.

Когда боярин, хлопну в дверью, вышел, Аленка бухнулась перед Саввой на колени:

— Возьми меня, отче, с собой — сгожусь!

2

В одну из ночей Аленка несла охрану больших ворот усадьбы. Мороз был сильнейший, трещали зауголки деревянных изб, трудно было дышать. Вдруг около ворот возникла фигура Иойля с ношей на плече.

— Отворяй ворота — Савву несу. Ознобился весь, померз.

Аленка задвинула засов, повела Иойля к себе в избушку. В сенях крикнула: «Клади здесь!», — принесла фонарь, стала раздевать Савву.

— С ума сошел! — закричал Максим. — Здесь холод яко во дворе. Погубишь! В избу надо, в тепло! — И сжал Аленкины руки словно клещами. Он был высок, могуч и хмелен.

— Слушай, ты, грек! — раздельно произнесла Аленка и вскинула брови. — Ты отпустишь мои руки. Принесешь бадью снега, а потом пойдешь домой и будешь спать!

— Буду, — тихо сказал грек, покорно взял бадью, принес снег, потом вышел. Аленка начала растирать тело Саввы снегом…

Около полудня Иойль пришел снова. Поп лежал закутанный одеялом, сверху наброшен полушубок.

— Жив! А я уж тебя в святцы записал. За упокой.

— Жив, слава богу, — простонал Савва.

— Может, слава сатане?

— Одумайся, Лёль, что ты плетешь?

— Казак твой не от бога. Знаешь, сколь я в хмелю свиреп и упрям?

— Да уж знаю.

— Он же слово одно сказал, и я аки агнец, смиренно домой ушед, спал до полудня Это он мне спать указал.

— Бражничали всю ночь, оттого и спал.

— Не говори. Лик твой озноблен был, а ныне чист. Где он ныне, казак твой?

— За гусиным жиром пошел. Слышь-ко, Лёль, у тебя для внутреннего сугреву нет ли чего? — спросил Савва, стараясь увести разговор в сторону.

— Как нет? — Иойль вытянул флягу, подал Савве. Опохмелившись, грек ушел, на прощание сказал: — Ты за парнем гляди в оба. Не заметишь, как антихристу в лапы попадешь.