— А после хождений своих пошто в глуши мордовской осел?
— Волею Никона и приспешников его был я гоним долго, много мук принял и успокоился в селе дальнем, но не малом, где борителей старой веры было много. Но теперь и туда проникло никонианство злолютое, и вот я пришел друзьями моими посланный.
— Истинных борителей старой веры, как ты, люблю, — сказал он Савве. — Хочешь мне служить?
— Как это?
— Священником домовой церкви будь. Время придет — помогу тебе Никона увидеть. Скажешь ему, что велено.
— Если так — буду! — решительно заявил Савва и опустился на колени. — Здесь к богу ближе.
— Добро. А вы, казаки? Вы мне послужить не хотите? Двор мой оберегать, холопов в страхе держать. Кормить буду, одевать.
— Мы царевы слуги, а стало быть, и твои, боярин, — ответил Илья. — Но у меня на Дону детишки остались, жонка. Да и служба.
— Молодец. Присяге верен.
— А вот Алексашку бери. Он сирота, в круг казачий пока, еще не заверстан.
Согласие Аленки никто не спросил.
На рассвете Илья разбудил Аленку, сказал: «Проводи». Тихо вышли со двора, добрались до лодки, сели.
— Ты же остаться хотел? На Истру собирались, — сказала Аленка.
— Вчера я с племянником боярским разговаривал. Воевода он. И сказал мне, что на Ваську Уса три полка посылают. Советовал к нему не ходить. Потому я спешно поскачу на Упскую гать. Ваську надо упредить — пусть под Тулой не мешкает, пусть бежит на Астрахань. У воеводы Борятинского пушки, пищали, а у Васьки топоры да рогатины. Лодку твою на коня променяю. Зачем она тебе.
— Меняй. А сюда вернешься?
— Непременно. Боярин поможет мне делу нашему послужить.
— Буду ждать.
— Савве об этом ни слова.
— Понимаю.
В тот же день Аленку привели к сторожу Мокею. Старик обрадовался:
— Заживем теперя! Ты, паря, пока днем на воротах постоишь, я — ночью. Привыкнешь — меняться будем. Пойдем, я покажу где стоять, где ходить, что хранить.
Неделю спустя Аленка заступила на охрану. Ночью полагалось все ворота запирать, а сторожу ходить вокруг усадьбы и отгонять от стены подозрительных людишек. Положив бердыш на плечо, она пошла вдоль стены. Сделала один круг, постояла около главных ворот, затем двинулась снова. В дальнем конце, у сада, где через стену навешивались густые кроны лип, Аленка увидела троих парней. Сразу было видно — не здешние. Они сидели на траве около забора и ели. На вытянутых ногах лежали холщовые платки, на них разложены хлеб и сало. Ели парни степенно, бережно собирая в щепоть хлебные крошки. Аленка поняла — крестьяне. И может, даже из мордвы: на них коричневые, домашнего сукна, кафтаны, войлочные шляпы. И лапти. Она знала: русские носят лапти с круглыми носами, а у этих — прямые.
— Эй, парень! Подойди сюда. Ты не из этой усадьбы будешь?
— Из этой. А что?
— Помоги нам хозяина увидеть.
— Зачем вам хозяин?
— Вторую неделю по Москве ходим — правду ищем. И не найдем.
— Садись, — предложил второй. — Если не брезгуешь — пожуй с нами.
— Мне сидеть нельзя. Я сторож — усадьбу храню.
— Сторож! Так это больно ладно! Помоги нам боярина увидеть —.шкурку горностая дадим.
— И не одну — пять шкурок дадим!
— Я бы вам и без шкурок помог, да не могу. — Я тут недавно, боярина видел только раз, и то издалека.
— Тогда ночевать тут нам позволь?
— Откуда вы?
— Из-под Кузьмодемьянска. Черемисы мы.
— А я из мордвы, — обрадованно сказала Аленка.
— Соседи. Меня Миронком зовут. А тебя?
— Алексашка. Рожден в Темникове.
— Уй-юй! Я в Темникове бывал, когда царю служил.
— Как с ночевкой-то?
— Ночуйте. Только от стены подальше.
Проходя мимо них второй раз, Аленка увидела, что парни, улегшись под ивой в логу, не спали, переговаривались по-своему.
— Тут со мной поп Савва есть, — сказала Аленка, — Он к боярину вхож. Приходите утром, может, он сведет вас.
Но утром черемисские парети не пришли.
«…Города были так дурно укреплены и содержимы, что не могли служить надежным убежищем… Между тем правительство принуждено было усиленными мерами собирать особые тяжелые налоги с разоренного народа. То были запросные деньги, наложенные временно, по случаю опасности, кроме того разные хлебные поборы для содержания служащих людей; наконец, народ должен был нести и посошную службу в войске. Жители разбегались, умирали от голода и холода в лесах или попадали в руки разбойникам. Бедствия, которые терпел русский народ в этом году от правительственных лиц, были ему не легче вражеских разорений… Воеводы и приказные люди делали невыносимые насилия посадским и крестьянам. Царская грамота запрещала воеводам брать посулы и поминки, но позволяла вымогать для себя безденежное продовольствие, гонять людей на свои работы».
Н. Костомаров. Русская история. Том 2.
Вздымая пыль, тройка влетела в раскрытые ворота города. Из-под копыт шарахались куры, за повозкой с неистовым лаем мчалась свора собак.
Ямщик Ивашка Шуст вскочил на облучок, раскрутил над головой вожжи и заорал на всю Вознесенскую улицу:
— Эй, водохлебы! Достукались! Ждите на троицу нового воеводу! Он вам хвосты-то прижмет! Эгей!
Через час весь град Кузьмодемьянск загудел словно улей. Едет новый воевода! Почему новый? Пошто едет? А старый чем плох? Жди теперь перемен — новая метла чише метет.