Есть на Волге утес - Страница 27

В городе множество мостовых и мостов. Мосты разные: на сваях, на плотах, горбатые и пологие, — прямые и наклонные, большие и малые. А мостовые нескончаемы. Аленка ступила на одну мостовую у Охотного ряда, а вышла аж у Пушечного двора. На каждом мосту при въезде стоит часовенка, а на худой конец — крест. Аленка поняла: мост — место опасное. Тут то и гляди выскочат от свай тати или разбойники, а посему его надо оградить крестом.

Идет Аленка дальше, цепкой памятью ставит приметы — где в какой переулок свернуть, если итти обратно. В одном месте попала в людской водоворот, он выплеснул ее на Красную площадь. Здесь она уже была вчера. Встала в сторонку, средь гомона услышала громкий глас. Это бирюч с Лобного места читал приказные «сказки». Отсюда возвещали все царские указы, отсюда разносились вести о войне, о новых налогах и поборах. Здесь же рубили головы мятежникам.

Вокруг площади — великий торг; у Аленки разбегаются глаза. Отсюда рукой подать до Обжорного ряда. Там продают мясо, рыбу, калачи, пироги, квас и пиво. Если спуститься чуть вниз, попадешь в Зарядье. Это черта кабаков, кружал и харчевен. Тут же и ночлежные дома. В Зарядьи шум, гомон, песни. Здесь простой люд тешит свою душу зеленым вином, брагой и медовщинкой. Вправо от площади Гостинный ряд — это для тех, кто побогаче и познатнее. В Гостинном ряду Аленка не задержалась. У каждой двери зазывала — ловят за полы кафтана, тащат в питейные места — это Аленке ни к чему. Из Вшивого ряда тоже выскочила быстро. Здесь стригали и брадобреи на каждом шагу. Лязгают ножницы, кругом летят клоки волос прямо на мостовую, эти клоки не выметаются, они лежат толстым слоем, по ним ходят, ездят, они уже давно сбиты в войлок и кишат насекомыми. А дальше уж совсем чудеса. Идут по мостовой парни в цветных колпаках, рожи раскрашены сажей, румянами, мелом. Лихо дудят в рожки, бьют в бубны, шиплют струны балалаек. Один, самый разбитной, припрыгивая, поет:

Из боярских из ворот
Выходил шельма-холоп.
      Любо-лихо, любо-лихо,
Выходил шельма-холоп.

А навстречу-то холопу сама барыня идет.
Сама барыня идет, сама спрашивает:
      Эй ты, шельма-плут холоп.
      Где, холоп, ты побывал?

Аленка такого не видывала и не слыхивала. Раскрыв рот, она зашагала за скоморохами вместе с толпой.

Ах, сударыня-барыня, в вашей горнице я был,
В вашей горнице бывал, с вашей доченькой играл.

— Да уж шельма ты, холоп, со двора тебя сгоню! — женским голосом отвечает другой скоморох, изображая дородную барыню. Но первый стоит на своем:

Если ты меня погонишь — три беды я сотворю:
Уж я первую беду — все ворота растворю.
Уж вторую я беду — пару коней уведу,
А уж третью-то беду — вашу дочку украду!

Тут на скоморохов словно вороны налетели монахи из ближнего монастыря, угнали веселых в переулок. Аленка опомнилась и испугалась — забрела она шибко далеко. Торопливо зашагала обратно, но куда итти не знала. Бредя разинув рот за скоморохами, она приметы не ставила, не запоминала. Заметалась из одного переулка в другой — примет не находилось. «Заблудилась! — подумала, Аленка с ужасом. — Куда теперь итти?»

Часа два, а то и больше, кружила по городу: ныли ноги, нестерпимо хотелось есть. Спросить было некого— все торопились, не шли, а бежали неведомо куда. Вог один, вроде, идет тихо и вальяжно. Бросилась к нему.

— Заблудился я. Мне бы к баням…

— К каким баням?

— На Москве-реке которыя.

— Москва-река велика. По всему берегу бани.

— Там у переулка чан стоит… Пожарной…

— Чудак ты. В Москве чаны на всех переулках, — и пошел далее.

Аленка хотела было заплакать с досады, но знала: слезы показывать никак нельзя. Что скажут люди — молодой боярин ревет как девка соплястая. Боярин! Как она забыла об этом. У нее же есть деньги.

Подтянув кушак, Аленка приосанилась и поманила пальцем мужика в синем суконном кафтане, с бляхой на поясе. На бляхе выбита буква в виде жука. Смело спросила:

— Ты кто?

— Земской ярыга, боярин.

— В кремль меня сведи-ка.

— Не могу, боярин. Мне туда показываться нельзя.

— Почему жа?

— Глянь на бляху. На ней жужелица. Я, стало быть, ярыга пригородной, а кремлевские ярыги на бляхе со змейкой. Ты што, не московской?

— Я из Буйносово вотчины.

— Слыхал! Богат боярин свет-Буйносов, богат.

— Вот тебе гривенник и, коль в кремль нельзя, веди к пристани, что около Зарядья.

— То иное дело! Еще гривну дай — и на плечах доволоку.

— Свои ноги есть. Веди.

Через полчаса Аленка была у лодки. Поняла, что в Москве надо быть смелой. Иначе пропадешь.

К полудню вернулись Илейка и Савва и повлекли Аленку в Обжорные ряды. Пока шли, Аленка натерпелась стыда: по всем приплощадным улочкам ходят гулящие девки с бирюзовыми колечками во рту, зовут мужиков ко греху и блуду, сверкают глазами, трясут оголенными телесами. К Аленке липли более всех — парень молодой, пригожий, кафтан богатый. Савва терпел-терпел, тоже не выдержал. Оторвал одну от Аленки, ткнул кулаком в грудь:

— Ну, что ты вывалила, глянь-ка! Титьки убери, срамница!

Другую, с подоткнутыми за пояс полами сарафана, отогнал Илейка:

— Ты бы, калена вошь, подол задрала до пупа. Изыди вон!

В кабаке сильно задержались и к Всесвятскому мосту пришли в сумерки.

Торговые ряды на мосту уже закрылись, прохожих было мало, все больше ехали верховые всадники, гремели колесами колымаги, кареты, двуколки. Около шатровой башни стояла кучка стрельцов, воротный сторож и худенький, перепоясанный веревкой не то дьяк, не то ярыжка. Он сидел около столбца и дремал. Вдруг встрепенулся, увидев Савву, моргнул стрельцам. Те скрестили бердыши перед носом Саввы. Ярыжка подскочил к попу, спросил: