Есть на Волге утес - Страница 2

К оглавлению

2

— Еще раз говорю — я мужа люблю. И не суждено мне, бедной мордовке, женой великого государя быть. Отпусти ради бога.

— Ты видишь — я человек сильный. И все во мне могуче: и любовь и ненависть. Я не смогу без тебя. Пойдем, единокровная моя!

— Не держи меня, не мучай. Полюбить не смогу.

— Сказано — ты послана богом мне! Время придет — полюбишь.

— Отпусти!

— Не отпущу. Силу мою чуешь? Прикую, аки цепями.

И поняла Мотя — прикует. Чем упрямее она будет противиться ему, тем сильнее он будет держать ее. Сказала тихо:

— Бог тебе судья. Ты видишь — я бессильна. Делай, как знаешь.

Монах снова привлек Мотю к себе…

Перед рассветом он ушел в келью за своим скарбом.

Моте сказал строго:

— Бежать не вздумай. Под землей разыщу. Верь.

— Как зовут тебя — скажи?

— Имя мне — Никон.

Прячась за деревьями, Мотя добралась до монастырских ворот. Малыми лесными тропинками, избегая людных мест, побежала в сторону Темникова.

Часть первая
АЛЕНКА

«…Да буде по сыску беглыя люди и крестьяня объявятца, и тех беглых людей и крестьян, выбрав из десяти человек человека по два, за побег бить кнутом, чтоб впредь им и иным неповадно было так воровать и бежать, и высылать их за поруками з женами и з детьми, и с их животы, и с хлебом стоячим и с молоченым в прежним их места и дворы, откуда хто выбежал, и на их подводах, за кем те беглыя люди и крестьяня беглыя жили, и велеть им в прежних своих местах жить и государево всякое тягло платить по-прежнему, а татарам и мордве и черемисе ясак государев платить по-прежнему сполна, а служилым людем по-прежнему в службе, а уездным в селех и в деревнях, чтоб за государем пустых дворов нигде не было».

Из наказа темниковскому воеводе Василию Челищеву.

НА МОКШЕ-РЕКЕ

1

Подьячий Ондрюшка, сын Яковлев, прозванный Сухотой, всему Темниковскому воеводству пугало.

Боятся Сухоты посадские людишки, боятся попы, дьяконы, городские жители, а уж про тяглых крепостных и говорить нечего. Да что там тяглецы, сам красно-слободский помещик Андреян Челищев поглядывает на подьячего с опаской. Уж этому-то вроде бы чего бояться? И богат, и знатен, воеводе Василию Челищеву брат родной, но все равно, как только начнет совать свой мокрый нос Сухота в его дела — оторопь берет. Ведь ежли что — настрочит Ондрюшка грамоту в Москву, понаедут приказные с доглядами, беды не оберёшься. И хитер, собака, и нагл. Мстителен. Как-то влез он к воеводе в спаленку середь ночи, тот, вестимо, облаял его и выгнал. А на рассвете загорелся казенный подвал, где хранился свинец и порох. Трахнуло на весь город так, что маковки соборной церкви закачались.

Утром воевода хотел было учинить разнос, а подьячий остудил его:

— Сам, Василей Максимыч, виноват, стрельцов послал бегунов ловить, а у подвала охраны не было. Я хотел тебе о сем донести, а ты меня вытурил. Вот и…

— А без моего указу ты не мог?

— Стрелецкий голова мне неподвластен.

— Что же делать теперь? Ежели в Москве узнают…

— Не узнают. Замажем как-нибудь. Положись на меня.

С тех пор Сухота вхож к воеводе в любое время дня и ночи.

А брату воеводскому, Андреяну, он как-то сказал:

— Запомни, сударь мой, присказку: «Воевода воев водит, а подьячий рядом ходит».

Такой наглости Андреян не стерпел, сказал:

— Ты, гусино перышко, место свое знай. Куда не следует не лезь. Нос оторву!

С тех пор Сухота на дела помещика стал смотреть еще пристальнее. И высмотрел, прощелыга. Заметил он, что приказчик барский Логин зачем-то в Заболотье ездит. Приказал городскому ярыжке выследить. Тот через пару дней донес: ездит Логин-приказчик на берега реки Мокши, что за болотами. Там в землянке живет некий кузнец из беглых, с женой и дочкой. Кузнец, как и положено ему, кует, а дочка скачет на коне, пасет табун. А чье те кони, ему, ярыжке, неведомо.

Сухота, недолго думая, оседлал кобыленку — и по Логинову следу. Верст двадцать пять отмахал, миновал болотистый пояс и вышел на широченную поляну, окруженную лесными рощами. Слева роща сосновая, справа — липовая, прямо — березовая, а посреди течет Мокша-река. В крутом правом берегу вырыта землянка, дверь прямо на воду смотрит. Тут же, на берегу, кузня с ковальным станком, а за нею загон. Подьячий укрыл коня в роще, забрался на высокий сук старой липы, ометнул взглядом поляну.

Было знойно, кони хоронились в лесу. Кузня не дымилась, недалеко от липы спокойно катила свои воды Мокша. Плескалась в реке мелкая рыбешка, пуская по омутам круги, над травами играли мотыльки. Было тихо. Вдруг раздался конский топот, и из березовой рощи выскочил вороной жеребец. На коне — парень. На парне белая холщовая, с откидным воротом, рубаха, шапчонка и пестрядинные портки.

Парень подъехал к берегу, бросил поводья, соскочил с лошади и пошел прямо на Сухоту. Подьячий прижался к шершавому стволу липы. Замер. Парень подошел к воде, скинул шапчонку, и две черных косы упали на плечи «Те-те-те, — прошептал Сухота. — Так это та самая девка и есть».

А девка сдернула рубаху, обнажила полные покатые плечи, смуглую, загорелую шею. Мелькнули упругие груди с розовыми, торчком, сосками, потом девка повернулась к подьячему спиной, спустила портки, погладила ладонями крутые бедра и бросилась в воду. Плавала она отменно, вскидывая сильные и красивые руки.

Искупавшись, вышла на прибрежный песок, не торопясь расплела косы, отжала волосы и раскинула их по телу шатром — сушить. У подьячего мелко дрожали колени, от волнения дробно стучали зубы. Теперь хорошо было видно лицо девушки, освещенное солнцем. Большие черные глаза, длинные ресницы, лицо чуть продолговатое, верхняя губа вздернута, под ней нитка белых, будто жемчужных зубов. Подбородок немного выдается вперед, и оттого лицо, не теряя красы, отдает какой-то суровостью.

2