Есть на Волге утес - Страница 121

121

Лучина, и впрямь, пустив вверх струйку дыма, погасла. Илья в темноте склонился к Якушке, шепнул:

— Скажи всем — следить за дверью. Стрельцов ждут.

Раскрылась дверь широко, впустила клуб пара, через порог перешагнул стрелецкий сотник, за ним четыре стрельца.

Шесть пистолей грохнули почти враз. Сотник и стрельцы упали у порога.

— Выбросить на мороз! — приказал Илья. — Никитка, Якушка, достаньте в санях сабли, пищали, стойте у дверей, придет время — сменим. А ты, калена вошь, целовальник, если еще пошлешь за стрельцами — зарублю!

— Лучше бы ехать, атаман, — посоветовал Пермяк. — Пора уж.

— Добро! Эй, Ивашка! Где у тебя вино? Выкатывай бочку, живо!

Целовальник нырнул в харчевню, выкатил бочонок ведер на пять. Атаманы подхватили ее, вынесли. Илья подошел к жонке. поцеловал ее:

— Смотри, приходи. Ждать буду.

— Приду.

Панька Замятин, покинув кабак, пошел по лачугам— поднимать рабочих соляных копей.

Ночью, в дикий мороз, солекопы сходились неохотно.

— Есть, мужички, дело, — сказал Панька. — Надобно кой-куда сходить, кой-кого словить. Заработок будет немал — по рублю на рыло.

— Мы люди работные, — сказал один. — Мы купцов не грабим.

— Только что из кружала уехал пьяный атаман Илья Долгополов, а с ним шестеро пьяных же. Они, я чаю, теперь по саням спят, связать их — плевое дело. Тотемский воевода отвалит за них сотню рублев за милую душу. Беру пятнадцать смелых. Кто пойдет?

Солекопы угрюмо молчали. Продавать мятежного атамана не хотелось, но и рубль на дороге не валяется. За него две недели в копях мантулить надобно. Однако старший из солекопов решительно отказался:

— Мы нанимались к тебе, Панкрат, соль копать, а не грабить.

— Атаман лиха никакого нам не сделал, — сказал другой.

— Ну и дураки! Только время даром потерял. Пойду к лутшим крестьянам — те помогут.

…Казаки завалились в сани, приготовили пищали, тронулись в путь. Спать никто и не думал, но хмель сделал свое дело. Сразу стало всем удивительно тепло, бороться со сном не было сил. Один за другим казаки уснули. Скрипели полозья саней, кони с рыси перешли на шаг, их никто не понукал.

Если бы даже Панька не выехал им вслед в эту морозную ночь, они все равно не остались бы живы. До Тотьмы было верст двадцать пять, и кони привезли бы в город окоченевшие трупы.

Когда Замятин с мужиками налетел на обоз, полузамерзшие казаки не смогли оказать никакого сопротивления. Их связали веревками и повезли в Тотьму.

4

Воевода Максим Григорьевич Ртищев собирал в дальний путь жену и дочь. Оставлять ее тут было опасно. Во всех местах воеводы давно одиноко живут. Пора и ему семью спасать.

Выйдя во двор посмотреть, как утеплили возок, князь увидел Паньку Замятина — прикащика соляных копей Сняв шапку и поклонившись князю до земли, Панька спросил:

— В Москву?

— Да вот княгиню с княжной отправляю.

— Опасно, князь.

— Стрельцов придаю. Чай, уберегут.

— А хошь, я те главного вора словлю?

— Илюшку?

— Его.

— Ты к кому шутки шутить пришел?! Здесь тебе не кабак!

— Я не шучу, князь И атамана словлю и его есаулов. Только не задаром. Триста рублев потребую.

— Ты с ума сошел. У меня в казне всего двадцать.

— Ну, дело твое. Я не стрелец, не воевода. Мое дело соль копать. — Панька повернулся, пошел к воротам.

— Погоди! Пойдем в избу.

В избе князь открыл сундук, вынул кошель, высыпал на стол золото.

— Ищи. Найдешь больше — все твое.

— Своих добавь За то скажешь, что ты поймал. Мне честь не к чему Мне бы деньги…

— Свои у меня в Москве. Неужто в такое время я здесь их держал бы.

— Ну, ладно. Давай.

— Ты сперва слови.

— Да вот он, за воротами связан лежит. И с ним шесть человек. Бери. А то закоченеют совсем.

Князь выскочил на улицу, в санях сидели связанные мужики, бранились друг с другом матерно.

— Вот этот.

— Откуда узнал?

— Сам сказался. В кабаке.

— Ну, спасибо тебе, Панкрат!

— А деньги?

— Княжецкое слово даю — деньги твои. Но токмо после того, как я его повешу и тело выставлю для узнавания.

— Такого договора не было, князь.

— Пойми, Панкрат. Отпишу я государю, будто вора повесил, а Илюшка в ином месте окажетца. Тогда мне головы не сносить.

Ртищев понимал — мешкать нельзя. В лесах затаилось мятежное воинство, оно, то и гляди, хватится своего атамана и ринется на Тотьму. Удачу, которую послала ему судьба, можно легко упустить. Прогнав Паньку, Максим Григорьевич сразу же разделил пленников. Илью он запер в подвале воеводского дома, шестерых сотников поместил в тюрьму. Паньке строго-настрого наказал о поимке атамана пока молчать. Обняв и перекрестив жену и дочку, он без промедления отправил их в путь. Мысль была одна — скорее допросить бунтовщиков и завтра же свершить казнь. Не дай бог, узнают об этом галичский и лапшангский воеводы, тогда придется доносить о поимке Долгополова в Москву, а это значит — беспокойные хлопоты на полгода. Москва прикажет отправить ворье в приказ, охранять их в пути придется сотней стрельцов, тогда сам он останется беззащитным перед разбойниками. Скорее повесить— и гора с плеч.

Конечно, крючкотворы из приказа обвинят в непорядке — судить на смерть можно в присутствии дьяка, а у Ртищева и подьячих-то нет путящих, но что делать? Лучше получить упрек, чем мятежную пулю.

На допрос воевода позвал стрелецкого начальника Дубова да пристава Фомку Лукьяничева. Последний мало-мальски грамотен — сойдет за подьячего. Допрашивать решили в воеводской избе.

121