Есть на Волге утес - Страница 12

— Это я вижу. Именем каким наречен?

— Але… ксашкой зовусь.

— Стало быть, раб божий Александр. А может, инако как?

— Ей-богу, Александр, — Аленка перекрестилась испуганно.

— Издалека ли едешь, отрок?

— Издалека. Отсюда не видать.

— И на том спасибо. Одначе честному человеку скрывать нечего. Вот аз, к примеру. Зовут меня Савватий, а в просторечии я поп Савва. Иду я, с божьей помощью, в Москву на опасное, но богоугодное дело. К патриарху Никону иду! — И Савва поднял палец. — Но не на поклон иду. Нет! Я ему в очи бесстыжие упрек всенародный брошу. Ныне всему люду ведомо, что Никон— антихрист! Усомнился в старой вере, расколол церковь на две половины. Я спрошу его — разве ты, Никон, не чтешь священные книги, разве ты не знаешь, что пророчества сбываются? Грядет Страшный суд, два с половиной года осталось до судного дня. И когда настанет конец света — только те унаследуют царство небесное, кто не отдаст свою душу антихристу. И ты, Никон, первый ввергнешься в геенну огненную! — Глаза попика сверкали, камилавка упала с головы, обнажив лысину. Экая сила в таком маленьком человеке! Аленка слышала о староверах и раньше, но тогда она не верила, что раскольники сжигают себя в скитах. Теперь, глядя на Савву, поняла, такой может сгореть сам и сжечь других. Но неужели люди Никона антихристом зовут? Если так, то стоит ли итти к нему?

— Скажи мне, отче, все люди Никона ненавидят?

— Если бы все! Не сидел бы он на Москве выше бояр, выше царя. Ты мало жил, отрок, мало видел. Люди злобные, жадные, алкающие славы, крови и денег, сильнее многих человеков трудом живущих. Им, злодеям, ученье Никона по душе.

— Ну, пойдешь ты к нему, скажешь. А он тебя на плаху. Много ли ты один сможешь?

— Я не пойду, ты не пойдешь, другой отмахнется. Кому-то надобно правду злодеям нести. Вестимо — он меня не помилует, но знать будет, что есть на Руси люди за истинную веру смерть принять могущие. Говорят, он зело умен — поймет.

В избушке воцарилось молчание. Аленка обдумывала услышанное, Савва успокоился, снова стал щуплым, обыкновенным.

— Ну ладно, отрок. О Никоне мы еще поговорим. Жрать хочешь?

— Хочу, — призналась Аленка. — Вторые сутки ни маковой росинки во рту.

— Тогда поедим, чего бог послал, — Савва натянул на лысину камилавку, развязал котомку. — А бог послал нам в эту ночь каравай житного хлеба, ведерко яблочков, хоть и зеленых, три меры крупы.

Попик разломил каравай через коленку на две половины, одну подал Аленке. Потом вытянул флягу, жестяную кружку. Сходил за водой, начали ужинать. Аленка жевала черствый хлеб, запивала водой, думала: «От этого старца мне отставать никак нельзя. Он знает дорогу и добрый человек. Да и ему веселее будет вдвоем».

— Чего я тебе хочу сказать, отче. Возьми меня с собой на Москву.

Вытирая полой рясы яблоко, Савва, не глядя на Аленку, ответил:

— Пеший конному не товарищ. А тебе в Москве какая нужда?

— Нужда большая.

— Не хочешь — не говори, — Савва оглянулся, покачал головой. — Не с чистой душой ты едешь, отрок.

— Поверь, сказать не могу.

— Скажи — солгать не хочу. Ох-хо-хо, люди-люди. На, ешь, — и Савва бросил ей яблоко. Аленка раскинула колени, яблоко пролетело меж ног, стукнулось о землю.

— Язык солгать может, отрок, а естество — нет.

— О чем ты, отче? — спросила Аленка, поднимая яблоко.

— Все о том же. Кинул я в твои колена плод — и что же вышло? Дабы поймать его, отрок должен колена сжать. А ты раздала их вширь, ибо носила сарафан и привыкла улавливать предметы подолом. Может, скажешь теперь, отроковица, как имя твое и зачем ты в Москву стремишься?

— Скажу, отче. Зовут меня Аленка, бегу я от Арзамаса. Воевода, козел старый, снасильничать хотел. А у меня жених в Москве в стрельцах ходит.

— Коня выкрала?

— Не. Барин подарил.

— Опять врешь.

— Ей-бо. Барин тот воеводе брат. Он не хотел, чтоб воевода с крепостной девкой грех принял. Не только коня, но и денег дал.

— Сие похоже на истину. Ныне беглых по земле шатается превеликое множество.

— А скажи мне, отче, сколько нынче хорошая лошадь стоит?

— Лошадь? Хороший конь рублей восемь стоит. А вот девке крепостной — рупь цена.

— Девку покупать не будем. Девка, вот она, своя есть. Коня для тебя купить бы. Только где?

Савва посмотрел на Аленку — нет, вроде не шутит. Сказал:

— В Касимове. Там ярманка, божже ты мой! Только птичьего молока нет.

— Далеко ли?

— Верст шестьдесят будет.

— Вдвоем на одном коне сможем, а?

— Да я за седлом пристроюсь. Весу-то во мне… сорок фунтов вместе с камилавкой.

Когда меж стволов берез засверкало солнце, путники выехали на дорогу. Ехали шагом; вдвоем много не наскачешь. Дорогой Савва рассказывал сколь хороша старая вера, сколь противна богу новая. Аленка в делах веры разбиралась слабо, она никак не могла понять, за что люди идут на мученическую смерть? Богу не все ли одно, как люди крестятся — двумя перстами или тремя? Дважды они поют «аллилуйю» или трижды? По солнцу ходят округ купели или наоборот? Потом Савва рассказал, как в церкви его прихода случилась драка. Прислали к ним нового священника, неистового никонианца. Савву за приверженность к старой вере сделали сначала дьяконом, потом пономарем.

— Я все терпел, девка, все терпел. Как он троеперстно крестился — будто соль щепотью берет али блох в бороде ловит. Трегубно аллилуйю пел — я терпел. Но когда он вокруг купели не посолонь пошел — не вынес. Треснул ему кадилом по голове. Уголь и ладан рассыпались, началась свалка. Потом мужики собрались и послали меня всю правду Никону выложить.