Есть на Волге утес - Страница 119

К оглавлению

119

— Против золотых кудрей да голубых глаз ни одна девка не устоит. Хоть семь пядей во лбу. А я бы за нее жизнь отдал.

— Ты тоже сильный. Ну а мужиков рази голубые глаза и кудри девичьи не губят?

— Сильные погибают либо на плахе, либо от вина. Красивые девки — слабые. Они к сильным льнут. Что от них гибнуть.

— Ну а мы с тобой? Так и умрем бобылями? Семени своего после себя не оставим?

— У меня сын есть.

— Где?! — Илья даже привстал.

— В деревне моей. Тоже Миронов зовут. Если я погибну, а ты уцелеешь — проведай.

— Ладно.

Мирону хотелось спросить о том, как думает жить Илья дальше, но раз он велел ждать совета…

Вечером начали съезжаться атаманы. Первым приехал Левка. Увидев брата, он не удивился. Обнял, поцеловались:

— Я думал, раньше приедешь, — только и сказал. Из пришедших на совет, Мирон знал лишь есаула Митьку Куварку. А они все о нем слышали от Илейки, и потому атаман представил его коротко:

— Это Миронко, калена вошь. Еле я ево дождался.

Левка сел с Мироном около печки и начал нашептывать на ухо:

— Вот тот, у стола, рыжий, с сивой бороденкой, — Федька Носок. Смел, умен, любит баб. Неслухменный. Рядом с ним сутулится Андрюха Пермяк из Вятки. Рука тяжелая, саблю держит крепко. Рубанет сплеча — и человек напополам. Волосы были черны, теперь сивы. Ранее пытая в застенке. В углу, гонкий, писклявый, — Федька Северга, кузьмодемьянец. Из ямщиков, Ивашки Шуста — синбирянина — друг. Ну, Миньку кузнеца ты знаешь, есаула тоже, а вот на полу сидит, к лавке прислонившись, — Сенька Рыжий, прозвищем Палица. Жесток, на бояр зол, перст обрублен в Кузьмодемьянске же. Под тяблом сидит Никитка Семенов, рядом Якуш-ка. Оба кузьмодемьянцы. Самый молодой, вон тот, у кого ус только режетца, — Куперка-устюжанин. Хитер, умен, смел. Все его любят. Последний, у двери стоит, Евсейко Иванов. Тебе, я думаю, атаман отдельное войско даст — возьми Евсейку есаулом, не пожалеешь.

Когда все были в сборе, Илья поднялся, начал говорить:

— Товарищи мои есаулы и атаманы. Собрав вас на малый круг, хочу высказать я свои думы и с вами посоветоватца. Настала зима, и нам таким войском в одном месте не прокормитца. Мы уж голодовать начали.

— Давно голодуем! — крикнул Носок.

— Я мыслю, нам надобно посотенно расходитца разными путями, но в одни места. И не только ради прокорму, а и ради дела. Надобно пройти через Галич, Чухлому, Солигалич, Кологрив, Судай, Тотьму, те места взять, городовые крепости и ружье высмотреть. Потом повернуть направо и через Великий Устюг, Сольвычегодск разойтись по широченным лесам на Соликамск и Хлынов. Разбиться там на мелкие ватажки и в лесах перезимовать. Чтобы по весне, как реки тронутца, снова собратца вместе и пройти обратным путем по Ветлуге и Унже до Волги, а там, даст бог, и на Москву. Мирон Мумарин сказывал нам, что по саранской, синбирской и иным чертам наше войско разметано, только один Ядрин еще держитца. Я мыслю, разметанные казаки и ватажники на поклон воеводам не пойдут, они, как и мы. до весны в лесах будут таитца. И все они к нам пристанут, и запалим мы огонь жарче прежнего. Иного исхода у нас нет. Думайте, говорите.

— А тебя где весной искать? — спросил Куварка.

— Мы с Мироном таитца не будем. Я возьму Тотьму, он сядет в Камском Усолье, стащим туда со всех крепостей пушки, все ружье и до весны высидим открыто. Зима — для всех зима. Зимой царь в такую даль и глушь рати не пошлет.

— А ежели пошлет? — выкрикнул Северга.

— Рать та в снегах северных увязнет и замерзнет. Я к тому времени схожу на Белозеро к патриарху Никону. Совет итти на царя с севера он мне дал и, я мыслю, рядом со мной встанет. Тогда за нами все северские монастырские земли поднимутся. Попы и ныне нас с хоругвями встречают, а тогда все православное христианство поднято будет.

— Не мягко ли стелешь, атаман? — густо, басовито сказал Палица.

— Мы издавна, Семен, силой никово не держим. Не веришь — уходи. Но только куда? В сыскной приказ, на плаху? Я ж сказал прежде — иного исхода у нас нет. Что ты скажешь, Мирон?

— Я согласен. Давайте укажем сотням путь, и с богом. И людям так скажем: кому с нами не попутно, пусть остаютца.

— Давай, есаул, карту.

Куварка развернул на столе свиток.

Илья и после совета не мог уснуть. Он понимал — зимовка будет трудная, выдержит ли он ее? В крепости Тотьме полтора десятка стрельцов, взять ее будет просто, а как удержать? Здесь север, зима все восемь месяцев: на благо она будет вольным людям или на погибель? Соберутся ли весной ватаги, не растворятся ли по необъятной таежной земле? Вспомнил Илья разговор с Мироном о сыне. Когда он успел им обзавестись?

— Мирон, ты не спишь?

— Думаю.

— В тюрьме ты сказывал, что холост, полгода не прошло, и вдруг — сын? Когда успел?

— Я вдову нашел с грудным дитем. Теперь она в доме моем живет. Мужа в Кузьмодемьянске убили: Обещала ждать меня.

— Красивая?

— Все при ней.

— Это хорошо. Мне, пожалуй, тоже твоему примеру последовать надо. Одному зимовать не дело.

— Смотри сам.

3

Тряслись от страха воеводы в своих худых крепостишках, прятались в лесах приказчики, зарывали свое добро в мерзлую землю, засыпали снегом богатые «лутшие» мужики.

Люди Илейки и Мирона наводили ужас на бояр и вселяли надежду простому люду. Бывало всяко: их встречали в селах с хлебом и солью, иногда собирались богачи с приставами, давали отпор. С такими ватажники не связывались — отходили. Делали запасы на весну, благо снег пока был еще мелок, в тайных местах копали бурты, складывали туда мешки с зерном, мясо, солонину, крупы, горох. Все это оболокали сухой соломой, покрывали землей и снегом. Илейка снова повеселел, дела шли хорошо и как задумано.

119